Адам Мицкевич - Стихотворения

[23 июня 1832 г.]

ПЕСНЬ СОЛДАТА

Дай-ка горницу другую,В той не спится до зари!В окна видно мостовую,Мимо скачут почтари;Режет по сердцу, не скрою,Звук рожка в тиши ночной,Как сигнал: «По коням! К бою!..»До утра я сам не свой.Чуть сомкнутся веки, сноваСнятся кони у костров,Знамя, крики часового,Песни наших храбрецов.Сразу сон с меня сгоняетМой капрал. Уже заря.Он в плечо меня толкает:«Встать! К оружью! На царя!»Встал. Эх, прусская граница!..Лучше б холод, голод, грязь,Спать, в трясину погрузясь,Только б в Польше очутиться!Там я не проспал бы ночи,Лишь бы поскорей капрал,В спину стукнув что есть мочи,«Встать! К оружью!» – закричал.

[Лето 1832 г.]

ЛИСА И КОЗЕЛ

Уже с гусыней поздоровалась лиса,Но – бедная – прыжка не рассчиталаИ в сруб колодезный упала…Что говорить – прыжок не удался!Хоть сруб – сооружение простое,Не выскочить оттуда ни за что ейДля лисьих ногВесьма высок порог!Так отшлифован он – до полного скольженья!Безвыходное, скажем, положенье!Другой бы зверь, не столь смышленый,Метался бы, как в клетке, разъяренный,И стал о стенки головою биться.Но, как известно всем, не такова лисицаИ на других зверей нисколько не похожа!Отчаянье – всегда источник зла.Лиса взглянула вверх и – что же?Увидела почтенного козла,Недвижно, с любопытством грубымСтоящего над срубом.Тотчас же, морду опустив на дно,Зачмокала лиса с притворным наслажденьем:«Водица – упоение одно!Такой – клянусь – я не пила с рожденья!И так чиста, что жаль к ней прикоснуться!Ах, так и тянет всю ополоснуться,Да вот печальМутить такую воду жаль!Ну, и вода!»Козел, пришедший за водой сюда,«Эй! – крикнул сверху, – рыжая ты шуба!Подальше прочь от сруба!»И прыгнул вниз… Лисица – на козла,С рогов – на сруб, – и ноги унесла!

[1832]

ТРОЙКА

Антоний – наш поэт, в Литве весьма известный,Владел когда-то тройкою чудесной.Тех добрых лошадей запомнил наш Парнас,Я вмиг нарисовать сумел бы тройку эту.И вот недавно за столом,Ведя беседу о былом,Вопрос я задал моему поэту:– Что с ними сталось? Где они сейчас?Он мне в ответ:– И сам я не пойму,Какая тайна тут сокрыта.Их всех держали на одном корму,Конюшня не узка, приличное корыто.Чего бы им еще? Но через год ониДошли между собой до форменной грызни…Что делать? И вздохнувши тяжко,Решил я врозь продать их всех,Но угодили, как на грех,Они в одну кацапскую упряжку!И вот лишь тройка в путь – у них раздор опять.– Эй, ваше хохлородие! Молчать!Так говорит хохлу потомок гордый Леха.Мазур примерно отвечает так:– Ты, мол, хоть шляхтич, а дурак.Огрею, будет не до смеха!Ну, а козацкий конь, от ног до головыВесь в мыле, так им ржет:– Эй, вы!Ты, шляхтич, ты, мужичья кляча,Когда приедем мы и станем по местам,Я и тому и этому задам! – А те в ответ:– Получишь сдачи!Кацапу-ямщику их ссоры нипочем,Он стеганул хохловича бичом,Мазура он огрел, и Леха шлепнул люто,И дело повернул так круто,Что тройка к станции пришла в одну минуту!А сам Кацап, добром закончив путь,Засыпал им овса и дал им отдохнуть.Какой же вывод здесь? Нетрудно разобраться:Дерутся за едой, а под кнутом мирятся.

1832

ХОРЕК НА ВЫБОРАХ

Однажды после пораженьяВ зверином войске началось смятенье.Совет собрался в штабе. На советеСкандал, какой и не бывал на свете.Поднялся там неугомонный вой,Доволен каждый лишь самим собой,Других, а не себя, считая бед виною.Лишь одного хорька оставили в покое.В правительстве хорек не заседалИ сроду никогда не воевал,Так что политикой себя не запятнал.И, этим горд, он записался в пренья:«Позвольте высказать свои соображенья!Чем объяснить нам бедствия такие?Не тем ли, что вождя у нас доселе нет?Мы до сих пор в тисках проклятой тирании,Больны порокамиДалеких древних лет.Не тем, кого достойными считаем,Не тем, друзья, мы булаву вручаем!А тем вручаем мы бразды правленья,Кто хищного происхожденьяИль у кого прославленные предки.Такие случаи у нас, увы, нередки.Смотрите – кто у нас у руководства встал!Лев – председатель наш – пророков идеал,Советник зубр – старик, чуть двигает рогами,А наш медведь-ворчун что скажет пред войсками?Годился б леопард – да неумен.Полковник волк? Грабитель он!А квартирмейстер лис? Сказал бы я, да лучшеТут промолчать на всякий случай,Чем заглянуть в его расчетные тетрадки,На взятки исстари лисицы падки!Прекрасно знают все, что делает. кабан,Накопит желудей и дрыхнет, важный пан!Ему милее грязь, чем слава боевая…Осел же… Я шута глупей, чем он, не знаю!..»На этом речь свою хорек кончает,Его собрание овацией встречаетВот кто страну спасет в короткий срок!Единый вопль звучит: «За здравствует хорек!»А тот смутился вдруг, и сразу стало ясно,Что криками зверей напуган он ужасно.И вновь собрание подняло дикий вой:«Он трус – хорек! В нору его! Долой!»Под общий хохот юркнул наш хорекВ ближайшую нору, рыл, не жалея ног!Когда же был на сажень под двором,Сказал себе, совсем не ради шутки:«Не знатен я. У нас живучи предрассудки,И был бы я вождем, не будь хорьком!»

1832

* * *

Дом вырастал на поле – светлый, красивый, новый.Рядом лягушки жили, ночью кричали совы.Сказала сова спросонья: «Мне этот новый дом!»А жаба, зевнув, прошипела: «Я поселюся в нем!»Сказал человек: «Известно, в развалинах совы живут,А жабы в гнилье и в скважинах свой находят приют!В доме моем высоком, светлом, красивом, новомНе приютиться жабам и не поселиться совам!»

[1833]

EXEGI MUNIMENTUM AEKE PERENNIUS…

[Я воздвиг крепость прочнее бронзы… (лат.)]

Встал памятник мой над пулавских крыш стеклом.Переживет он склеп Костюшки, Пацов дом,Его ни Виртемберг не сможет бомбой сбить,Ни австрияк-подлец немецкой штукой срыть.Ведь от Понарских гор до ближних к Ковно вод,За берег Припяти слух обо мне идет,Меня читает Минск и Новогрудок чтит,Переписать меня вся молодежь спешит.В фольварках оценил меня привратниц вкус,Пока нет лучших книг – в поместьях я ценюсь.И стражникам назло, сквозь царской кары громВ Литву везет еврей моих творений том.

Париж, 12 марта 1833 г.

Стихотворение, навеянное визитом Францишка Гжималы

Так думал я на улицах парижских,В шумихе, в хаосе обманов низких,Утраченных надежд, проклятий, споров,И сожалений поздних, и укоров.О, горе нам? бежавшим на чужбинуВ суровый час, кляня свою судьбину.Тревога неотступно шла за нами,Все встречные казались нам врагами.Все туже сдавливали нас оковы,Еще. чуть-чуть – и задушить готовы.Когда и к жалобам все были глухи,Когда из Полыни доносились слухи,Как похоронный звон, как плач надгробный,Когда притворный друг и недруг злобныйСтарались сжить нас поскорей со светаИ даже в небе не было просвета,То дива нет, что нам постыло это,Что, потеряв от долгой муки разум,Накинулись мы друг на друга разом.Хотел бы малой птицей пролететь яСквозь бури, грозы, ливни, лихолетьеИ вновь вернуть безоблачность погоды.Отцовский дом, младенческие годы.Одна утеха в тяжкую годинуС приятелями ближе сесть к камину,От шума европейского замкнуться,К счастливым временам душой вернуться,Мечтать о родине, забыв чужбину.Зато о крови, льющейся рекою,О родине, охваченной тоскою,О славе, что еще не отгремела,О них помыслить и душа не смела!Народ перетерпел такие муки,Что мужество заламывает руки!Там в горьком трауре мои собратья,Там воздух тяжелеет от проклятья,В ту сферу страшную лететь боитсяИ буревестник – грозовая птица.Мать-Польша! Так недавно в гроб сошла ты,Что слов нет выразить всю боль утраты!Ах! Чьи уста похвастаться готовы,Что ими найдено такое слово,Которое вернет надежды снова,Развеет мрак отчаянья былого,Поднимет сердца каменное веко,Чтоб горе выплакать. Не хватит векаТакое слово отыскать на свете,Придется ждать его тысячелетье.Когда же наконец с рычаньем гордымУдарят мщенья львы по вражьим ордамИ смолкший крик врагов всему народуВдруг возвестит желанную свободу,Когда орлы родные с громом славыДомчатся до границы Болеслава,Врагов в тяжелой битве уничтожат,Упьются кровью всласть и крылья сложат,Тогда, увенчанны листвой дубовой,Уже без снаряженья боевого,Герои к песням возвратятся снова:Им в доле их высокой и завиднойО прошлом слушать будет не обидно,Над судьбами отцов заплачут самиПечальными, но чистыми слезами.Сегодня нам, непрошеным, незваным,Во всем былом и будущем туманномЕще остался мирный край, однакоВ котором счастье есть и для поляка:Край детства, с нами неразрывно слитый,Как первая любовь не позабытый.Он не отравлен горьким заблужденьем,Не омрачен бесплодным сожаленьем,Не затуманен времени теченьем.О, если б сердце улететь могло быТуда, где я не знал ни слез, ни злобы,Где, как по лугу пестрому, по светуБродили, радовались первоцвету,Топтали белену, а трав целебныхНе избегали на лугах волшебных.Тот край счастливый, небогатый, скромныйБыл только наш, как божий мир – огромный.Все в том краю лишь нам принадлежало,Все помню, что тогда нас окружало,От липы той. что на холме росла тамИ зеленью дарила тень ребятам,До ручейка, бегущего по скатам,Все было близко нам и все знакомоВплоть до границы, до другого дома.Те земляки, покинутые нами,Одни еще остались нам друзьямиСоюзниками верными навечно.Кто жил там? Мать, сестра, еще, конечно,Приятели; когда мы их теряли,Как долго предавались мы печали!И не было конца слезам, рассказам…Там к пану крепче был слуга привязан,Чем муж к жене в иных краях. Там, в Польше,Солдат о сабле сокрушался дольше,Чем брат о брате здесь. Там горше втроеОплакивали пса, чем здесь героя.Друзья мои, лишь в руки взял перо я,За словом слово в песню мне бросали,Как в сказке журавли, что услыхалиНад диким островом в стране туманаКрик заколдованного мальчугана,По перышку бросали, по другому,Он, сделав крылья, долетел до дому.Дожить бы мне до радостного мига,Когда войдет под стрехи эта книга,Чтоб девушки за пряжею куделиНе только бы родные песни пелиПро девочку, что скрипку так любила,Что и гусей для скрипки позабыла,Про сиротинку зорьку-заряницу,Что на ночь глядя загоняла птицу,Чтоб взяли девушки ту книгу в руки,Простую, как народных песен звуки.Бывало, предавались мы забавеПод липою валялись на отаве,Читая о Юстине и Веславе,Садился эконом за столик рядом,А то и пан, коль проходил он садом,И не мешали чтению, пороюНам объясняли то или другое,Хваля хорошее, простив дурное.И ревновали мы поэтов к славе,Еще гремящей там, в лесу и в поле,Хотя не увенчал их КапитолийНо рутовый венок, сплетенный жницей,Лаврового венка милей сторицей.

* * *