Адам Мицкевич - Стихотворения

[24 сентября 1829]

МОЕМУ ЧИЧЕРОНЕ

Мой чичероне! Здесь вот, на колонне,Неясное, незнаемое имяОставил путник в знак, что был он в Риме…Где путник тот? Скажи, мой чичероне!Быть может, вскоре скроется он в пенеВорчливых волн, иль немо, бессловесноПоглотят жизнь его и злоключеньяПески пустынь, и сгинет он безвестно.Что думал он, – хочу я догадаться,Когда, блуждая по чужой отчизне.Слов не нашел, сумел лишь расписаться,Лишь этот след оставил в книге жизни.Писал ли это он, как на гробнице,В раздумье, медленно рукой дрожащей;Иль обронил небрежно уходящий,Как одинокую слезу с ресницы?Мой чичероне, с детским ты обличьем,Но древней мудростью сияют очи,Меня по Риму, полному величьем,Как ангел, водишь ты с утра до ночи.Ты взором в сердце камня проникаешь.Один намек – и делается зримымТебе былое… Ах, быть может, знаешьТы даже то, что будет с пилигримом!

[Рим, 30 апреля 1830 г.]

К ПОЛЬКЕ-МАТЕРИ

О полька-мать! Коль в детском взгляде сынаНадеждами тебе заблещет генийИ ты прочтешь в нем гордость гражданинаОтвагу старых польских поколений;Коль отрок – сын твой, игры покидая,Бежит он к старцу, что поет былины,И целый день готов сидеть, внимая,Все слушать, весь недетской полн кручины,Словам былин о том, как жили деды,О полька-мать! Сыновнею забавойНе тешься, – стань пред образом скорбящей,Взгляни на меч в ее груди кровавой;Такой же меч тебе готовит враг грозящий.И если б целый мир расцвел в покое,Все примирилось – люди, веры, мненья,Твой сын живет, чтоб пасть в бесславном бое,Всю горечь мук принять – без воскресенья.Пусть с думами своими убегаетВо мрак пещер; улегшись на рогоже,Сырой, холодный воздух там вдыхаетИ с ненавистным гадом делит ложе;Пусть учится таить и гнев и радость,Мысль сделает бездонною пучинойИ речи даст предательскую сладость,А поступи – смиренный ход змеиный.Христос – ребенком в НазаретеНосил уж крест, залог страданья.О полька-мать! Пускай свое призваньеТвой сын эаране знает.Заране руки скуй ему цепями,Заране к тачке приучай рудничней,Чтоб не бледнел пред пыткою темничной,Пред петлей, топором и палачами.Он не пойдет, как рыцарь в стары годы,Бить варваров е-ввим мечом заветнымИль, как солдат под знаменем трехцветным,Полить евфею кровью сев свободы.Нет, зов ему пришлет шпион презренный,Кривоприсяжный суд задаст сраженье,Свершится бой в трущобе потаенной,Могучий враг произнесет решенье.И памятник ему один могильныйСтолб виселицы с петлей роковою,А славой – женский плач бессильныйДа грустный шепот земляков порою.

[11–14 июля 1830 г.]

БЕГСТВО[9]

Он воюет – дни уплыли,Год – не едет; знать, в могиле.Панна, жалко юных лет:Выслал свата князь-сосед.Князь пирует неустанно,Слезы льет в светлице панна.Уж зеницы – не зарницы,А Две мутные криницы;Ясный месяц – лик девицыНыне будто мгла скрывает:Панна чахнет, панна тает.Мать в кручине и в смятенье,Князь назначил оглашенье.Свадьба едет с гудом, с людом.«К алтарю не поведете,На погост меня свезете,А постель в гробу добуду.Если мертв он – пусть умру я,Мать, и ты умрешь, тоскуя!»Ксендз в костеле восседает,К покаянью призывает.Входит кумушка-мегера:«Знаться нечего с попами!Бог и вера – бред, химера!Мы с бедою сладим сами.У кумы найдется в кельеПапоротник и царь-зелье[10],У тебя ж – дары милогоВот и все для чар готово!Змейкой прядь его сплети,Вместе два кольца сведи,Кровь из ручки нацеди,Будем змейку заклинать,В два колечка дуть, шептать,Он придет невесту взять».Шабаш начат – всадник скачет.Сам в проклятье – внял заклятью.Ледяной открыт приют.Панна, панна, страшно тут!Все затихло в замке, спит он.Глаз лишь панна не закрыла.Дремлет стража. Полночь било.Панна слышит стук копыта.Будто силы не имея,Пес завыл и смолк, немея.Тихо скрипнули ворота,Кто-то там, внизу, ступает,В коридорах длинных кто-тоДверь за дверью открывает.Входит всадник в белом платьеИ садится на кровати.Быстро сладкий час промчался.Ржанье вдруг, совы стенанье.Бьют часы. «Конец свиданью,Ржет мой конь, меня заждался;Или – встань и вместе в путь,И моей навеки будь!»Месяц мглится – всадник мчится,Густ кустарник, ветки бьют.Панна, панна, страшно тут!Мчится полем конь летящий,Мчится чащей – глухо в чаще;Только слышно из-за кленаКрик встревоженной вороны,Да зрачками из-за елкиЛишь посверкивают волки.«Вскачь, мой конь, во весь опор!Месяц вниз плывет из туч,А пока он в дебрях туч,Одолеть нам девять гор,Десять скал и десять вод;Скоро петел пропоет».«А куда мы едем?» – «К дому.Дом мой на горе Мендога[11];Днем доступна всем дорога,Ночью ж – ездим по-иному».«Есть там замок?» – «Замок скоро;Заперт он, хоть без запора».«Тише, милый, я слабею,Придержи коня немножко».«За седло держись сильнее,Что в твоей ладони, крошка?Не мешочек ли с канвою?»«Мой молитвенник со мною».«Нет! Вперед погоня рвется,Слышишь топот? Нас настигнут.Конь у пропасти споткнется,Брось книжонку – перепрыгнет».Конь, избавясь от поклажи,Перепрыгнул десять сажен.По болоту, между кочек,Конь несется что есть силы,От могилы до могилыПролетает огонечек,Словно верный провожатый,След за ним голубоватый,А по следу – конь проклятый.«Милый, что тут за дорога?Не видать следа людского».«Все дорога, раз тревога,Бегству нет пути прямого.Где следы? В мой замок входаНет для пешего народа:Богатея – ввозят цугом,Победнее – ноша слугам.Вскачь, мой конь, во весь опор!Загорелся небосклон,Через час раздастся звон.А пока услышим звонМимо речек, скал и горПроносись во весь свой дух:Через час – второй петух».«Натяни поводья лучше!Конь пугливо скачет боком,За скалу или за сучьяЗацеплюеъ я ненароком».«Что там, милая, надетоШиур, кармашки с ремешками?»«Мой любимый, четки это,Это ладанки с мощами».«Шнур проклятый! Шнур, сверкая;Пред конем моим маячит:Он дрвжит и боком скачет.Бровь игрушки, дорогая!»Конь, избавясь от тревоги,Отмахал пять миль дороги.«Не погост ли это, милый?»«Это замка укрепленья».«А кресты, а те могилы?»«Не кресты, то башен тени.Вал минуем – и дорогаОборвется у порога.Стой, мой конь ретивый, стой!До зари ты миновалСтолько рек, и гор, и скал:Что ж дрожишь ты, резвый МОЙЗнаю, маемся вдвоемТы крестцом, а я крестом».«Опустил твой конь копыта.Веет стужей ветер лютый.Ледяной росой омыта,Вся дрожу – плащом укутай!»«Ближе! Я хочу недаромЛбом к груди твоей склониться:Он таким пылает жаром,Что и камень раскалится!Что за гвоздь тут, дорогая?»«Это крест, что мать надела».«Крестик тот остер, как стрелы,Лоб он ранит, обжигая.Выбрось гвоздик, дорогая!»Крест упал и в прахе скрылся,Всадник панну сжал руками,Из очей блеснуло пламя,Конь вдруг смехом разразился,За стену махнул в мгновенье.Слышен звон, петушье пенье.Ксендз не начал службы раннейКонь исчез и всадник с панной.На погосте тишь царила.В ряд стоят кресты и плиты,Без креста одна могила,И земля вокруг разрыта.У могилы ксендз склонилсяИ за две души молился.

[1830–1831]

СНИЛАСЬ ЗИМА

В Дрездене, в 1832 г марта 23, видел я сон, темный и для меня непонятный. Проснувшись, записал его стихами. Теперь, в 1840, переписываю для памяти.

Снилась зима, и по белым сугробамШли вереницами, словно за гробом;Чудилось, будто идем к Иордану,А в вышине отозвалось нежданно:«Господу слава! Народ, к Иордану!»И впереди меня пара за паройДвигались люди – и малый и старыйВ белой одежде и цвета печали;Слева шли в черном и свечи держали,Как золотые точеные стрелы;Пламенем долу – и пламя горело.А шедшие в беломСправа цветы проносили, как свечи,Шли без огней и терялись далече;Глянул на лица – знакомых немало,Все как из снега – и страшно мне стало.Кто-то отстал; в пелене погребальнойВзгляд засветился – женский, печальный.Выбежал мальчик, догнал меня сзадиИ заклинает подать Христа ради.Дал ему грош – она два ему тянет,Сколько ни дам – она вдвое достанет;Нас обступают, мы золото мечем,Шарим – кто больше; дарить уже нечемСтыд нестерпимый! «Отдай им обратно,Слышно вокруг. – Пошутили, и ладно!»Мальчик кивает: «Берите, кто жадный».Но повернулся я к той, белорукой,Перекрестила, как перед разлукой.Вспыхнуло солнце и снег озарило,Но не сошел он, а взмыл белокрылоИ полетел караваном гусинымИ все вокруг стало теплым и синим!Запах Италии хлынул жасмином,Веяло розами над Палатином.И Ева предсталаПод белизной своего покрывала,Та, что в Альбано меня чаровала,И среди бабочек, в дымке весенней,Было лицо ее как Вознесенье,Словно в полете, уже неземная,Глянула в озеро, взгляд окуная,И загляделась, не дрогнут ресницы,Смотрит, как будто сама себе снится,И, отраженная той синевою,Трогает розу рукой снеговою.Силюсь шагнуть – и не чувствую тела,Речь на раскрытых губах онемела,Сонное счастье, отрада ночная!Кто о ней скажет и есть ли инаяСлаще и слезней? От яви палящейСон исцеляет, как месяц над чащей…Молча приблизился, взял ее руку,И поглядели мы в очи друг другуИ не видал я печальнее взгляда.Молвил: «Сестра моя! Что за отрадаСнится во взгляде твоем невеселомСловно иду полутемным костелом!»Оборотилась с улыбкою детской:«Прочит меня за другого отец мой,Но ведь недаром я ласточкой сталаВидел бы только, куда я летала!А полечу еще дальше, к восходу,В Немане крыльями вспенивать воду;Встречу друзей твоих – тяжек был хмель их:Все по костелам лежат в подземельях.В гости слетаю к лесам и озерам,Травы спрошу, побеседую с бором:Крепко хранит тебя память лесная.Все, что творил, где бывал, разузнаю».Тихо я слушал – и, полный загадок,Был ее голос понятен и сладок.Слушал – и сам себя видел крылатымИ умолял ее взять меня братом.Но защемило от давней тревоги,Что же расскажут лесные дороги.И, вспоминая свой путь легковерныйС буйством порывов и пятнами скверны,Знала душа, разрываясь на части,Что недостойна ни неба, ни счастья.И увидал я – летит над водоюБелая ласточка с черной ордою:Сосны и липы явились за мною,Ветка за веткой – вина за виною…К небу лицом я проснулся от мукиКак у покойника, сложены руки.Сон мой был тихим. И в рани белесойВсе еще пахли Италией слезы,Все еще теплили запах жасмина,И гор Албанских, и роз Палатина.

Стихи эти писались, как приходили, без замысла и поправок.