Адам Мицкевич - Стихотворения

[1830–1831]

СНИЛАСЬ ЗИМА

В Дрездене, в 1832 г марта 23, видел я сон, темный и для меня непонятный. Проснувшись, записал его стихами. Теперь, в 1840, переписываю для памяти.

Снилась зима, и по белым сугробамШли вереницами, словно за гробом;Чудилось, будто идем к Иордану,А в вышине отозвалось нежданно:«Господу слава! Народ, к Иордану!»И впереди меня пара за паройДвигались люди – и малый и старыйВ белой одежде и цвета печали;Слева шли в черном и свечи держали,Как золотые точеные стрелы;Пламенем долу – и пламя горело.А шедшие в беломСправа цветы проносили, как свечи,Шли без огней и терялись далече;Глянул на лица – знакомых немало,Все как из снега – и страшно мне стало.Кто-то отстал; в пелене погребальнойВзгляд засветился – женский, печальный.Выбежал мальчик, догнал меня сзадиИ заклинает подать Христа ради.Дал ему грош – она два ему тянет,Сколько ни дам – она вдвое достанет;Нас обступают, мы золото мечем,Шарим – кто больше; дарить уже нечемСтыд нестерпимый! «Отдай им обратно,Слышно вокруг. – Пошутили, и ладно!»Мальчик кивает: «Берите, кто жадный».Но повернулся я к той, белорукой,Перекрестила, как перед разлукой.Вспыхнуло солнце и снег озарило,Но не сошел он, а взмыл белокрылоИ полетел караваном гусинымИ все вокруг стало теплым и синим!Запах Италии хлынул жасмином,Веяло розами над Палатином.И Ева предсталаПод белизной своего покрывала,Та, что в Альбано меня чаровала,И среди бабочек, в дымке весенней,Было лицо ее как Вознесенье,Словно в полете, уже неземная,Глянула в озеро, взгляд окуная,И загляделась, не дрогнут ресницы,Смотрит, как будто сама себе снится,И, отраженная той синевою,Трогает розу рукой снеговою.Силюсь шагнуть – и не чувствую тела,Речь на раскрытых губах онемела,Сонное счастье, отрада ночная!Кто о ней скажет и есть ли инаяСлаще и слезней? От яви палящейСон исцеляет, как месяц над чащей…Молча приблизился, взял ее руку,И поглядели мы в очи друг другуИ не видал я печальнее взгляда.Молвил: «Сестра моя! Что за отрадаСнится во взгляде твоем невеселомСловно иду полутемным костелом!»Оборотилась с улыбкою детской:«Прочит меня за другого отец мой,Но ведь недаром я ласточкой сталаВидел бы только, куда я летала!А полечу еще дальше, к восходу,В Немане крыльями вспенивать воду;Встречу друзей твоих – тяжек был хмель их:Все по костелам лежат в подземельях.В гости слетаю к лесам и озерам,Травы спрошу, побеседую с бором:Крепко хранит тебя память лесная.Все, что творил, где бывал, разузнаю».Тихо я слушал – и, полный загадок,Был ее голос понятен и сладок.Слушал – и сам себя видел крылатымИ умолял ее взять меня братом.Но защемило от давней тревоги,Что же расскажут лесные дороги.И, вспоминая свой путь легковерныйС буйством порывов и пятнами скверны,Знала душа, разрываясь на части,Что недостойна ни неба, ни счастья.И увидал я – летит над водоюБелая ласточка с черной ордою:Сосны и липы явились за мною,Ветка за веткой – вина за виною…К небу лицом я проснулся от мукиКак у покойника, сложены руки.Сон мой был тихим. И в рани белесойВсе еще пахли Италией слезы,Все еще теплили запах жасмина,И гор Албанских, и роз Палатина.

Стихи эти писались, как приходили, без замысла и поправок.

К ОДИНОЧЕСТВУ

К тебе, одиночество, словно к затонам,Бегу от житейского знояУпасть и очнуться в холодном, бездонном,Омыться твоей глубиною!И мысли текут, ни конца им, ни краюКак будто с волнами играю,Пока изнуренного, хоть на мгновенье,Меня не поглотит забвенье.Стихия родная! Зачем же я трушу.Лишь только твой холод почувствую жгучий,Зачем тороплюсь я рвануться наружу,На свет, наподобие рыбы летучей?Здесь нечем согреться – там нету покоя,И обе стихии карают изгоя.

[Весна 1832 г.]

* * *

Расцвели деревья снова,Ароматом дышат ночи;Соловьи гремят в дуброве,И кузнечики стрекочут.Что ж, задумавшись глубоко,Я стою, понурив плечи?Сердце стонет одиноко:С кем пойду весне навстречу?Перед домом, в свете лунном,Музыканта тень маячит;Слыша песнь и отзвук струнный,Распахнул окно и плачу.Это стоны менестреляВ честь любимой серенада;Но душа моя не рада:С кем ту песнь она разделит?Столько муки пережил я,Что уж не вернуться к дому;Не доверить дум другому,Только лишь немой могиле.Стиснув руки, тихо сядемПред свечою одинокой;То ли песню в мыслях сладим,То ль перу доверим строки.Думы-дети, думы-птицы!Что ж невесело поете?Ты, душа моя, – вдовица,От детей своих в заботе.Минут весны, минут зимы,Зной, снега сменяя, схлынет;Лишь одна, неизменима,Грусть скитальца не покинет.

[Весна 1832 г.]

СМЕРТЬ ПОЛКОВНИКА

Ночевала зеленая ротаУ избы лесника на опушке.Часовые стояли в воротах,Умирал их полковник в избушке,Шли крестьяне толпой из поместий:Был он славным начальником, значит,Если люди простые так плачутИ о жизни его ловят вести.Приказал он коня боевогоОседлать, привести к нему в хату:Хочет он повидать его сноваПослужившего в битвах солдату.Приказал принести ему пояс,И тесак, и мундир ему нужен,Старый воин, он хочет, покоясь,Как Чарнецкий, проститься с оружьем.Когда вывели лошадь из хаты,Ксендз вошел туда с именем бога.Побледнели от горя солдаты,Люд молился, склонясь у порога.И солдаты Костюшки, что в битвеМного пролили вражеской кровиИ своей, но не слез, – морща брови,Повторяли за ксендзом молитвы.Утром рано в селе зазвонили.Часовых уже нет на поляне,Так как русские тут уже были.К телу рыцаря шли поселяне.Он на лавке покоился в мире,Крест в руке, в изголовье седёлко,Рядом сабля его и двустволка.Но у воина в строгом мундиреОблик нежный, – ему бы косынка.Грудь девичья… Ах, это литвинка,Это девушка в воинском платьеВождь повстанцев, Эмилия Плятер!

[1832]

РЕДУТ ОРДОНА

Нам велели не стрелять. Чтоб виднее было,Я поднялся на лафет. Двести пушек било.Бесконечные ряды батарей РоссииПрямо вдаль, как– берега, тянулись, морские.Прибежал их офицер. Меч его искрится.Он одним крылом полка повел, будто птица.И потек из-под крыла сомкнутый пехотныйСтрой, как медленный поток слякоти болотной,В частых искорках штыков. Как коршуны, к боюСтяги черные ведут роты за собою.Перед ними, как утес, белый, заостренный,Словно из морских глубин, – встал редут Ордона.Тут всего орудий шесть. Дымить и сверкать им!Столько не срывалось с губ криков и проклятий,Сколько ран отчаянья не горело в душах,Сколько ядер и гранат летело из пушек.Вот граната ворвалась в средину колонны,Точно так кипит в воде камень раскаленный.Взрыв! – и вот взлетает вверх шеренга отряда,И в колонне – пустота, не хватает ряда.Бомба – издали летит, угрожает, воет.Словно перед боем бык – злится, землю роет.Извиваясь, как змея, мчась между рядами,Грудью бьет, дыханьем жжет, мясо рвет зубами.Но сама – невидима, чувствуется – в стукеНаземь падающих тел, в стонах, в смертной муке.А когда она прожжет все ряды до краяАнгел смерти будто здесь проходил, карая!Где же царь, который в бой полчища направил?Может, он под выстрелы и себя подставил?Нет, за сотни верст сидит он в своей порфиреСамодержец, властелин половины мира.Сдвинул брови – мчатся вдаль тысячи кибиток;Подписал – и слезы льют матери убитых;Глянул – хлещет царский кнут, – что Хива, что Неман!Царь, ты всемогущ, как бог, и жесток, как демон!Когда, штык твой увидав, турок еще дышит,А посольство Франции стопы твои лижет,Лишь Варшава на тебя смотрит непреклонноИ грозит стащить с твоей головы коронуТу, в которой Казимир по наследству правил,Ту, что ты, Василья сын, украв, окровавил.Глянет царь – у подданных поджилки трясутся,В гневе царь – придворные испуганно жмутся.А полки все сыплются. Вера их и славаЦарь. Не в духе он: умрем ему на забаву!С гор Кавказских генерал с армией отправлен,Он, как палка палача, верен, прям, исправен.Вот они – ура! ура! – во рвах появились,На фашины вот уже грудью навалились.Вот чернеют на валу, лезут к палисадам,Еще светится редут под огненным градомКрасный в черном. Точно так в муравьиной кучеБьется бабочка, – вокруг муравьи, как тучи;Ей конец. Так и редут. Смолкнул. Или этоСмолк последней пушки ствол, сорванный с лафета?Смолк последний бомбардир? Порох кровью залит?..Все погасло. Русские – загражденья валят,Ружья где? На них пришлось в этот день работыБольше, чем на всех смотрах в княжеские годы.Ясно, почему молчат. Мне не раз встречаласьГорстка наших, что с толпой москалей сражалась,Когда «пли» и «заряжай» сутки не смолкало,Когда горло дым душил, рука отекала,Когда слышали стрелки команду часамиИ уже вели огонь без команды, сами.Наконец, без памяти, без соображенья,Словно мельница, солдат делает движенья:К глазу от ноги – ружье и к ноге от глаза.Вот он хочет взять патрон и не ждет отказа,Но солдатский патронташ пуст. Солдат бледнеет:Что теперь с пустым ружьем сделать он сумеет?Руку жжет ему оно. Выходов других нет,Выпустил ружье, упал. Не добьют – сам стихнет.Так я думал, а враги лезли по окопам,Как ползут на свежий труп черви плотным скопом.Свет померк в моих глазах. Слезы утирая,Слышал я – мой генерал шепчет мне, взираяВдаль в подзорную трубу с моего оплечьяНа редут, где близилась роковая встреча.Наконец он молвил: – Все! – Из-под трубки зоркойНесколько упало слез. – Друг! – он молвил горько;Зорче стекол юный взор, посмотри, там – с краюНе Ордон ли? Ведь его знаешь ты? – О, знаю!Среди пушек он стоял, командуя ими.Пусть он скрыт – я разыщу спрятанного в дыме.В дымных клубах видел я, как мелькала частоСмелая его рука, поднятая властно.Вот, как молния из туч вырваться стремится,Ею машет он, грозит, в ней фитиль дымится.Вот он схвачен, нет, в окоп прыгнул, чтоб не сдаться…~Генерал сказал: – Добро! Он живым не дастся!Вдруг сверкнуло. Тишина… И – раскат стогромый!Гору вырванной земли поднял взрыв огромный.Пунцси подскочили вверх и, как после залпа,Откатились. Фитили от толчков внезапныхНе попали по местам. Хлынул дым кипучийПрямо к нам и окружил нас тяжелой тучей.Вкруг не видно ничего. Только вспышки взрывов…Дождь песка опал. Редел дым неторопливо.На редут я посмотрел: валы, палисады,Пушки, горсточки солдат и врагов отрядыВсе исчезло, словно сон. Всех похоронилаЭта груда праха, как братская могила.Защищавшиеся там с нападавшим вместеЗаключили вечный мир, в первый раз – по чести.И пускай московский царь мертвым встать прикажетДуши русские царю наотрез откажут.Сколько там имен и тел, взрывом погребенных!Где их души? Знаю лишь, где душа Ордона.Он – окопный праведник! Подвиг разрушеньяВ правом деле свят, как свят подвиг сотворенья!Бог сказал: «Да будет!», бог скажет и: «Да сгинет!»Если вера с вольностью этот мир покинет,Если землю деспотизм и гордыня злая,Как редут Ордона, всю займут, затопляя,Победителей казня, их мольбам не внемля,Бог, как свой редут Ордон, взорвет свою землю.

[23 июня 1832 г.]