Екатерина Таубер - Нездешний дом
«Лицо — послушная глина…»
Лицо — послушная глина.Всю жизнь мы лепим себя,Пленясь образцом стариннымВ большой мастерской бытия
Иль вовсе ничем не пленяясь,Лишь глядя со стороны,Как ты или я меняюсьОт этой до той весны.
Пока то любовь, то злоба,— Как будто взмахом резца, —Кладет отпечаток до гробаВ улыбку, в морщины лица.
Когда же года и потериИсточат, изрежут лик, —Смерть — мастер среди подмастерьев —Положит последний штрих.
«Окно выходило в чужие сады…»
Окно выходило в чужие сады,Закаты же были, как вечность, ничьи —Распахнуты Богом для всех.
И думал стоявший в окне человек:«Увянут сады, но останется крестОконных тоскующих рам
И крест на могиле твоей и моей,Как память страданья, как вечная дверьВ распахнутый Богом закат».
«Остановка в пути. Тишина…»
Остановка в пути. Тишина.Или поезд наш в поле забыли?Или снова отсрочка дана?О, как много мучительных «или»!
По откосам ромашки цветут,Много птиц, как когда-то в ковчеге…Может быть, уцелеем мы тутИ колеса крестьянской телеги
Повезут по зеленой межеНа окраину гнева и мести,Если только не поздно ужеИ не ждет за околицей вестник.
«Стихи пришли некстати, на ходу…»
Стихи пришли некстати, на ходуМеж чинных заседаний, конференций.Они как вязкий пряник на меду, —И радуешься кашлю, инфлюэнце,
Чтоб только дома надолго засесть,Смотреть в окно, где навалило снегу,И радоваться. А чему? — Бог весть.Быть может, ритма санного разбегу,
Иль воробьям, друзьям, озорникам,Что все садятся рядом, на мимозу.А святки медленно подходят к нам,Чуть разрумянившись с морозу.
«Хмурой осенью или зимой…»
Хмурой осенью или зимойПровожали часами домойИ читали стихи в подворотне,Сотни раз повторенные, сотни.
И от тех обреченных стихов —От Пандориных страшных даров, —Сердцем странствовали впустуюСквозь отчаяние и поцелуи.
«Вечной памятью — только имя…»
Вечной памятью — только имя,(Как просторов родных печать),Да глаза голубые… С другимиРазве можно эти смешать!
Захлестнуло чужое море,Обезличил чужой язык.Лишь в расшитом крестом узоре,В дикой пляске, песне — на мигПромелькнет… И опять впустуюЖизнь влачится, как серый дым.
А порою — на мостовуюС небоскреба: в соблазн другим…
То Россия томит, бунтуя,Бесполезным наследьем твоим.
«Твой чекан, былая Россия…»
Твой чекан, былая Россия,Нам тобою в награду дан.Мы — не ветви твои сухие,Мы — дички для заморских стран.
Искалеченных пересадили,А иное пошло на слом.Но среди чужеземной пыли —В каждой почке тебя несем.
Пусть нас горсточка только будет,Пусть загадка мы тут для всех —Вечность верных щадит, не судитЗа святого упорства грех.
«Береза тихая с атласною корой…»
Береза тихая с атласною корой,Пугливая, как девушка без спеси,Стоит над тропочкой, разморена жарой,И ветки тонкие в густой орешник свесив.
Вокруг кустарники, лесной, чуть пряный духНесобранных грибов и поздней земляники.Присяду здесь на пня изборожденный круг,С высокой палкою прохожего-калики.
Как много хочется березе той сказать,Как странно перед ней, пугливейшей, робею.За ней, невидимо, глядит в глаза мне матьИ тянется ко мне, а подойти не смею…
Приемышам чужих найти ли нынче мостК лесным и детским дням, к лукошечку с грибамиИ странникам, что шли с иконой на погост —К отцам и дедам шли с заботами, скорбями……………………………………………………….И мне б теперь туда древнейшими тропами!
«Иконостас, где вырезаны лозы…»
Иконостас, где вырезаны лозыИ виноград, завещанный Ему…Как хорошо, что набегают слезы,Что я вернулась к детству своемуИ в городе с веселыми ваньками[1],Где робкий холм «Холодная гора»Казался мне горою над горами —Крещенской вьюжной глыбой серебра,Иду опять «за ручку» в церковь с няней.Светящаяся старческой красой,Она торопится к обедне ранней,Зовет меня «лисичкой» и «лисой» —Нет, не за хитрости! — за локон рыжеватыйЗа пышный плащ распущенных волос,Что дома все, и кстати, и некстати,Прозвали: «Патрикеевича хвост».Потом стоим, безмолвные в притворе.Кругом платочки: все рабочий люд.К недугующим, плавающим в море,И к птицам, что «не сеют и не жнут»,Уносишься, еще не понимая…Оглянешься на няню, а она,Как под венцом, торжественно-прямая,Стрелой легчайшей ввысь устремлена.……………………………………………….
Все минуло… Но не ее ли радиЛюбовь и дружба мне давали кров?И не она ль, вот там, меж виноградинИконостасных лоз? Святых садов?
«Узнали мы во дни войны…»
Узнали мы во дни войны,При свете слепнущей коптилки,Поэзию невзгод и ссылкиИ виноватость без вины.
Мы пережили нищетыБлаженный и нелегкий опытИ были бедностью горды,Как расточители и мотыВеликолепием былым.
А нынче, глядя издалекаНа дни, затравленные роком,Мы снова с прошлым говорим.И сразу к нам спешат созвучьяКочевий, неблагополучья…
И так мы благодарны имЗа связь с ушедшим и живым.
В кафе
Висит на вешалке пальто,Одно плечо задрав высоко.Играют старички в лотоИ воды пьют с фруктовым соком.
В огромном зеркале живетТакое же кафе — второе.Бутылок армия в походИдет, давно готова к бою.
Поэт за столиком стихиСтрочит, давно уже не видяНи улицы — большой реки,Ни пьяницы за блюдом мидий.
Он тоже ринулся в поход,Слова ломает, как валежник,Чечеткой ритма колет, жжет,На мир обижен и рассержен,
Стихии мстительной открыт…Звезда ж заката и рассвета,Как мать, как женщина глядитВсе жалостливей на поэта.
«Хорошо лежать в постели…»
Хорошо лежать в постели,Мыслью странствовать без цели,Слушать: дождь шумит.
Печь гудит, играет пламяНа стене, а рядом с вамиКот, свернувшись, спит.
Он — разбойник, он — бродяга,За проказы, за отвагуВозвеличен. Бит.
Но приходит осень, старость,Ласки хочется хоть малость,Дорог свой порог.
Вот пришел, чтоб тихой песньюРассказать кошачьи вести —Все, что смог, не смог…
Мне ль его не слушать песни —Жизни эпилог!
Стихи о чайнике
Есть вещи — верные друзья,Сопутники, опора.О, печка добрая моя,Тепла источник скорый!
Затопишь — чайник зашумитБольшой с примятым боком,Товарищ странствий, инвалид,Все выслуживший сроки.
Ну, как расстаться мне с таким? —Он шумных встреч свидетель,Когда, под папиросный дымИ споры, чай друзьям моимВарила на рассвете.
Одни — в могиле, а другихТюрьма усыновила.На край земли ведет живыхДух беспокойнокрылый.
А ты все рядом, ветеран,Ворчун неисправимый,На много дней, на много стран,Чредой бегущих мимо.
«Все было б, возможно, иначе…»
