Юрий Кублановский - В световом году: стихотворения

КИШМИШ

За соснами в алых лианахосенняя волглая тишь.Туда с пустотою в карманахприедешь, верней, прилетишь.

В присутствии бунинской тениего героине опятьначнешь, задыхаясь, коленисквозь толстую ткань целовать.

И шепчешь, попреков не слыша,одними губами: «Прости,подвяленной кистью кишмишапотом в темноте угости.

Пусть таинство нашего бракас моей неизбывной винойсчастливцу поможет однаков окопах войны мировой.

И в смуту, когда изменилинам хляби родимой земли,прости, что в поту отступили,живыми за море ушли.

В сивашском предательском иле,в степи под сожженной травойи в сентженевьевской могилея больше, чем кажется — твой».

«Затемно над рекою…»

Затемно над рекоюнизко клубится дым —хочется мне покою,чтоб задохнуться им.

То бишь похож заранедо опознанья я на рыбака в туманесером небытия

над мелководной бездной;пьяные голосас набережной уезднойслышат ли небеса?

Судя по отголоскуговора «матьматьмать»,нынешним отморозкамнечего им сказать.

Солнце за пеленою,словно вода в ведре.Сердце готово к сбою,ступору на одре.

Крепче прижавшись ухомк голой родной земле,той, что мне будет пухомв холоде, как в тепле,

слышу, глотая слезы,как там в хвое сыройкрошится лист березы,меленький золотой.

Связано кровно имя —отчество праотцас синими и седымиастрами у крыльца,

с кустиками бархотки,как на ветру одинс лиловизной в середкедержится георгин.

И на пустой страницеу стихотворных тропплотность сырой тряпицы,охолодившей лоб.

ОСЕНЬ

(отрывок)

Клены в росе,в пятнах огня —желтые все.Хоть у меня

много в родусереднячков,в лес не войдубез темных очков,

тех, что с собойна ночь в подвалрыцарь скупой,видимо, брал.

За золотымстала лазурьтемноседымскопищем бурь.

Солнца на днедиск там пропал.Словно вовнекто-то сказал,

тихо сказал,как отрубил,что отгуляли отлюбил.

Холод влетитв грудь — и окрествсю превратитземлю в асбест.

Но не забытстарый кожан,истовый бытлиткаторжан.

Если найдешьуголь-глагол,пепел трясешьпрямо на стол,

чтобы отсельвзять мы моглиболь в колыбельотчей земли.

КАНУН

Необязательныйход жизни кратный,враз поступательныйи обратный.

И тем отчетливейбылое в хмари,чем ты рассчетливей,черствей и старе.

Когда светаеттеперь в окошкемоей сторожки,никто не знает.

В сей миг досугаи «или — или»спросить бы друга,да он в могиле:

мол, помнишь летои нас шакалов,гудевших где-тоу трех вокзалов?

Но зелень вянет,она пятнистей,шершавей станети золотистей.

Могла до вьюгифорсить в жакете,но и подругиуж нет на свете.

Кристаллы сада.Моя хибарка —в углу лампада,в ногах овчарка.

Мороз по кожебежит пороюи сердце тожеготово к сбою:

вдруг на халявузаглянет третьек нам на заставутысячелетье

и мельтешеньевоспоминаний —канун крушениямирозданий?

ПАМЯТИ РОМИ ШНАЙДЕР

Мне, презиравшему осторожность,подозреваемому в измене,не просто было пройти таможню.Прыжок — и я в добронравной Вене.

Иду по ней, будто Лазарь в коме,еще ни в чем не поднаторевший,и вижу всюду портреты Роми,незадолго перед тем умершей.

То темнорусая молодаяс неугасающими зрачками,то подурневшая испитаяс глазами, скрытыми под очками.

С тех пор на прежние дивидендыживя и чувствуя, что тупею,я в синема небогатых лентывсегда отслеживал — если с нею.

Узнал изгибы её, изъяны.Но два часа проходило, час ли,и небольшие киноэкраныс дождем помех неизменно гасли.

Но будет, будет болтать об этом.Потом за столиком ли, за стойкой —тут сообщение под секретом —кончалось всё под шумок попойкой.

Мы с Роми были единоверцы —с чем соглашалась её улыбка.И хоть в груди еще ходит сердце,ему там зябко вдвойне и зыбко.

«Мой отдалённый друг…»

Всё прощу, но уйди,ангел мой, по-английски.

И.Л.

Мой отдалённый друг,друг короля без свиты,взятого на испугвдруг со своей орбиты,помнишь, среди зимыв цоколе под высоткойкак запасались мына ночь икрой и водкой?

Ты была в оны днипылкий стратег и тактик,не уступавший нипяди родных галактик,даже когда на видв сумраке небогатомсходствовал твой прикидскинутый с маскхалатом.

Разве ответишь «да» —откликом мне на окрик?В нашей любви тогдакаждый шажок — апокриф.Ёжики фонарейсловно садки Эдема.Ночью она видней —солнечная система.

Я у тебя одинбудучи по идее,смолоду до сединдожил при Берендее.Ты у меня в грудив виде зарубки, риски.Всё прощу, но уйди,ангел мой, по-английски.

ДЕКАБРЬ 89

Вот говорят, что менты — злодеи,что избивают в своих застенкахвсех честных мучеников идеидо дрожи в голосе и коленках.

Не знаю, я разменял полтинник,был поддавальщиком и скитальцем,давал понять, что остряк и циник —никто не тронул меня и пальцем.

Наоборот, по указке стрёмнойя фараоновой рукавицылегко нашел переулок темный.А до того мы с тобой, как птицы,

общались только по телефону.Из эмиграции-заграницыя видел родину — как иконунерукотворную из темницы.

Разлука делает фетишистом,блазнит заданием сдвинуть горы.Открыла мне в кимоно пятнистомты заедающие запоры.

В ту зиму происходило с намисо всеми что-то, о чем не знали.Под слишком тусклыми фонарямилетел снежок по диагонали.

Стараюсь вспомнить, что дальше было,как уживались блокада с нэпом.Должно быть, ты меня не любила,впотьмах шептавшего о нелепом.

ПОЕЗД ДАЛЬНЕГО СЛЕДОВАНИЯ

На древних на рельсовых стыкахпотряхивает наш Ноев…В повадках, одежде, ликахзаметны следы запоев.

Помятые непоседы,ограбленные на старте,горячечные беседызаводят, теснясь в плацкарте.

Хорошие логопедыдолжны языки нам вправить,чтоб стало, зашив торпеды,чем русского Бога славить.

Родная земля не родит,как ветвь, не дает побегов.По новой на ней проходитротация человеков.

Застиранные тряпицыраздвинутых занавесоки сажи жирны крупицы.

А дальше — один подлесокда воронв темнеющей сининад дюнами вьюжной пустынии держат удар непогодывсе долгие долгие годы…

СПУТНИЦА