Давид Самойлов - Избранное
Святогорский монастырь
Вот сюда везли жандармыТело Пушкина (О, милостьГосударя!). Чтоб скорей,Чтоб скорей соединилосьТело Пушкина с душойИ навек угомонилось.
Здесь, совсем недалекоОт Михайловского сада,Мертвым быть ему легко,Ибо жить нигде не надо.Слава богу, что конецИмператорской приязниИ что можно без боязниЖдать иных, грядущих дней.Здесь, совсем недалекоОт Михайловского дома,Знать, что время невесомо,А земля всего родней,—Здесь, совсем невдалекеОт заснеженной поляны,От Тригорского и Анны,От мгновенья Анны Керн;Здесь — на шаг от злой судьбы,От легенд о счастье мнимом,И от кухни, полной дымом,И от девичьей избы.
Ах, он мыслил об ином,И тесна казалась клетка…Смерть! Одна ты домоседкаСо своим веретеном!Вот сюда везли жандармыТело Пушкина… Ну что ж!Пусть нам служит утешеньемПосле выплывшая ложь,Что его пленяла ширь,Что изгнанье не томило…Здесь опала. Здесь могила.Святогорский монастырь.
Блок. 1917
В тумане старые дворцыХирели,Красногвардейские кострыГорели.Он вновь увидел на мостуИ ангела, и высоту.Он вновь услышал чистотуСвирели.
Не музыка военных флейт,Не звездный отблеск эполет,Не павший ангел, в кабаретВлетевший — сбросить перья…Он видел ангела, звезду,Он слышал флейту, и на льдуНевы он видел полыньюРождественской купелью.
Да, странным было для негоТо ледяное рождество,Когда солдатские кострыВсю ночь во тьме не гасли.Он не хотел ни слов, ни встреч,Немела речь,Не грела печь,Студеный ветер продувалЕвангельские ясли.
Волхвы, забившись в закутки,Сидели, кутаясь в платки,—Пережидали хаос.И взглядывали из-за штор,Как полыхал ночной костер,Как пламя колыхалось.
«Волхвы! Я понимаю вас,Как трудно в этот грозный часХранить свои богатства,Когда веселый бунтовщикК вам в двери всовывает штыкВо имя власти и земли,Республики и братства.
Дары искусства и наук,Сибирских руд, сердечных мук,Ума и совести недуг —Вы этим всем владели.Но это все не навсегда.Есть только ангел и звезда,Пустые ясли и напевТой, ледяной свирели».
Да, странным было для негоТо ледяное рождествоСемнадцатого года.Он шел и что-то вспоминал,А ветер на мосту стенал,И ангел в небе распевал:«Да здравствует свобода!»
На мосте грелись мужики,Веселые бунтовщики.Их тени были велики.И уходили патрулиВершить большое дело.Звезда сияла. И во мглеВдали тревогу пел сигнал.А рядом «Интернационал»Свирель тревожно пела.
Шагал патруль. Вот так же шлиВ ту ночь седые пастухиЗа ангелом и за звездой,Твердя чужое имя.Да, странным было для негоТо ледяное рождество,Когда солому ветер гребНад яслями пустыми.
Полз броневик. Потом солдатУгрюмо спрашивал мандат.Куда-то прошагал отряд.В котле еда дымилась.На город с юга шла метель.Замолкли ангел и свирель.Снег запорошивал купель.И все в снегу затмилось…
Смерть поэта
Что ж ты заводишь
Песню военну,
Флейте подобно,
Милый снегирь?
ДержавинЯ не знал в этот вечер в деревне,Что не стало Анны Андревны,Но меня одолела тоска.Деревянные дудки скворешенРаспевали. И месяц навешенБыл на голые ветки леска.
Провода электрички чертилиВ небесах невесомые кубы.А ее уже славой почтилиНе парадные залы и клубы,А лесов деревянные трубы,Деревянные дудки скворешен.Потому я и был безутешен,Хоть в тот вечер не думал о ней.
Это было предчувствием боли,Как бывает у птиц и зверей.
Просыревшей тропинкою в поле,Меж сугробами, в странном убореШла старуха всех смертных старей.Шла старуха в каком-то капоте,Что свисал, как два ветхих крыла.Я спросил ее: «Как вы живете?»А она мне: «Уже отжила…»
В этот вечер ветрами отпетоБыло дивное дело поэта.И мне чудилось пенье и звон.В этот вечер мне чудилась в лесеКрасота похоронных процессийИ торжественный шум похорон.
С Шереметьевского аэродромаДоносилось подобие грома.Рядом пели деревья земли:«Мы ее берегли от удачи,От успеха, богатства и славы,Мы, земные деревья и травы,От всего мы ее берегли».
И не ведал я, было ли этоОтпеванием времени года,Воспеваньем страны и народаИли просто кончиной поэта.Ведь еще не успели стихи,Те, которыми нас одаряли,Стать гневливой волною в ДарьялеИли ветром в молдавской степи.
Стать туманом, птицей, звездою,Иль в степи полосатой верстоюСуждено не любому из нас.Стихотворства тяжелое бремяПрославляет стоустое время.Но за это почтут не сейчас.
Ведь она за свое воплощеньеВ снегиря царскосельского садаДесять раз заплатила сполна.Ведь за это пройти было надоВсе ступени рая и ада,Чтоб себя превратить в певуна.
Все на свете рождается в муке —И деревья, и птицы, и звуки.И Кавказ. И Урал. И Сибирь.И поэта смежаются веки.И еще не очнулся на веткеЗоревой царскосельский снегирь.
«Я вышел ночью на Ордынку…»
А. А.
Я вышел ночью на Ордынку.Играла скрипка под сурдинку.Откуда скрипка в этот час —Далеко за полночь, далекоОт запада и до востока —Откуда музыка у нас?
«Листвой наполнены деревья…»
Листвой наполнены деревья,Деревьями наполнен сад,А где-то в высшем измереньеСадами полнится закат.
Но так бывает слишком редкоИ если сильно повезет,Чтоб смыслы высшего порядкаЗагромождали горизонт.
А чаще нерадивый кравчийНе льет нам чашу дополна…И тщетно бьется лист, приставшийК стеклу туманного окна.
Зима настала
В первую неделюОстекленелиГлаза воды.Во вторую неделюЗакоченелиПлечи земли.В третью неделюЗагуделиМетелиЗимы.
В первую неделюЯ духом пал.Во вторую неделюЯ чуда ждал.А в третью неделю,Как снег упал,Хорошо мне стало.Зима настала.
С эстрады
Вот я перед вами стою. Я один.Вы ждете какого-то слова и знанья,А может — забавы. Мол, мы поглядим,Здесь львиная мощь или прыть обезьянья.
А я перед вами гол как сокол.И нет у меня ни ключа, ни отмычки.И нету рецепта от бед и от зол.Стою перед вами, как в анатомичке.
Учитесь на мне. Изучайте на мнеСвои неудачи, удачи, тревоги.Ведь мы же не клоуны,но мы и не боги.И редко случается быть на коне!
Вот я перед вами стою. Я один.Не жду одобрения или награды.Стою у опасного края эстрады,У края, который непереходим.
«Я рано встал. Не подумав…»
