Борис Слуцкий - Том 3. Стихотворения, 11972–1977

«Мир, какой он должен быть…»

Мир, какой он должен быть,никогда не может быть.Мир такой, какой он есть,как ни повернете — есть.

Есть он — с небом и землей.Есть он — с прахом и золой,с жаждущим прежде всегопреобразовать его

фанатичным добряком,или желчным стариком,или молодым врачом,или дерзким скрипачом,

чья мечта всегда была:скатерть сдернуть со стола.Эх! Была не была —сдернуть скатерть со стола.

ОДА МЕЙЕРХОЛЬДУ

Если б Мейерхольду «Маскарада»площадной явился Мейерхольд,Мейерхольд забора и парада,совершивший непостижный вольт, —что бы фрачник блузнику сказал бы,что бы куртке кожаной сказалэтот выспренний, как тронный зал,и надменный, словно герцог Альба?

Он сказал бы: «Я не знал, что такповернется. Впрочем, так не плоше.На ребре давно стоял пятак.На орла, на решку? В царской ложеновые властители сидят,но спектакль — только мой глядят».

Он сказал бы: «Только впередиместо мое. Только так умею,позади же сразу я немею,чувствую стеснение в груди».

Он сказал бы: «Власть —редкостная сласть ивсепоглощающая страсть.Кто откажется, когда дается?Ведь: под блузой чаще сердце бьется.Это не купить и не украсть».

Он сказал бы: «Прежде я не думалпро народ, но он ведь есть, народ!Он меня с меня как пену сдунул,взял с собой, пустил в свой оборот».

Думаю, они б договорились,фрачник с блузником, они б сошлисьна таком понятии, как жизнь,радость жизни, горечь, милость.

Вряд ли разговор бы длился долго,вряд ли был бы долог бойразных категорий долгапред собой и пред судьбой.

«Гамлет этого поколения…»

Гамлет этого поколениясамосильно себе помог.Если надо — в крови по коленипроборматывал свой монолог.

Он, довольный своими успехами,управляя своею судьбой,шел по сцене, бряцая доспехами:с марша — прямо бросали в бой.

Как плательщик большие налогине желает уплачивать в срок,не любил он свои монологии десятки выбрасывал строк.

Что ему были вражьи своры?Весь он был воплощенная месть!Исполнял он свои приговорыпрежде, чем успевал произнесть.

Только соображения тактарежиссерам мешали поройдать на сцене хотя бы пол-актапод названием «Гамлет — король».

В голову никогда б не пришло,что «не быть» — это тоже возможность,и актеры на полную мощностьправили свое ремесло.

Ни сомнений и ни угрызений,ни волнений и ни размышленийзнать тот Гамлет не знал нипочем,прорубаясь к победе мечом.

«Я был росою…»

Я был росою.Я знал, что высохнуи в пору знояи нос не высуну.

Но в час вечерний,а также утреннийя снова выпадуна прежнем уровне.

Участвуя в круговороте,извечно принятом в природе,воспринимал я пораженияне только как сплошные беды,но как прямое продолжениесчастливых радостей победы.

Мне с первым снегом вместе таятьказалось детскою игрой.Я знал, что вскоре прилетаетснег следующий,снег второй.

То чувство локтя,чувство цепи,в котором хоть звено — мое,обширнее тайги и степи,таинственней, чем житие

святого, что, кладя на плахуглаву,           свою беду влача,сочувствовал тихонько страхуперед грядущим —                                  палача.

СТАРЫЕ ЦЕРКВИ

Полутьма и поля, в горизонты оправленные,широки, как моря.Усеченные и обезглавленныецеркви             бросили там якоря.

Эти склады и клубы прекрасно стоят,занимая холмы и нагорья,привлекая любой изучающий взглядна несчастье себе и на горе.

Им народная вера вручала места,и народного также                              неверьяне смягчила орлиная их красота.Ощипали безжалостно перья.

Перерубленные                         почти пополам,небеса до сих пор поднимают,и плывет этот флот                                по лугам, по полям,все холмы, как и встарь, занимает.

Полуночь, но до полночи — далеко.Полусумрак, но мрак только начат.И старинные церкви стоят высоко.До сих пор что-то значат.

ПАМЯТНИК СТАРИНЫ

Все печки села Никандрова — из храмовых кирпичей,из выветренных временами развалин местного храма.Нет ничего надежнее сакральных этих печей:весь никандровский хворост без дыма сгорит до грамма.

Давным-давно религия не опиум для народа,а просто душегрейка для некоторых старух.Церковь недоразваленная, могучая, как природа,успешно сопротивляется потугам кощунственных рук.

Богатырские стеныбогатырские тениотбрасывают вечерамив зеленую зону растений.Нету в этой местностии даже во всей окрестностилучше холма, чем тот,где белый обрубок встает.

Кирпичи окровавленныеустремив к небесам,встает недоразваленный,на печки недоразобранный.А что он означает,не понимает он сам,а также его охраняющиеместные власти и органы.

А кирпичи согревают — в составе печей — тела,как прежде — в составе храма — душу они согревали.Они по первому случаю немного погоревали,но ныне уже не думают, что их эпоха — прошла.

ИЗДЕРЖКИ ПРОГРЕССА

За привычку летатьлюди платят отвычкою плавать,за привычку читатьлюди платят отвычкою слушать,и чем громчеу телевиденья слава,тем известностьрадиовещаньявсе глуше.

Достиженьеи постиженье,падая на чашку весов,обязательно вызывают стяженьепоясов.

И приходится стягиватьтак, что далее некуда.Можно это оплакивать,но обжаловать некуда.

ТЕЛЕФОН

Сначала звонил телефон,но дело кончалось набатом,который, как взорванный атом,ревел в упоеньи лихом.

Гудки или, скажем, звонки,которые слышались в трубке,звучали предвестием рубки,ломающей все позвонки.

В эпоху такую и датуничуть телефон не плошал,звонил, награждал и лишал,трещал, вызывал нас куда-то.

Ниспосланный лично судьбой,ее представлял интересы,звонил убедительно, трезвои звал то на суд, то на бой.

МОЛЧАЩИЕ

Молчащие. Их много. Большинство.Почти все человечество — молчащие.Мы — громкие, шумливые, кричащие —не можем не учитывать его.

О чем кричим — того мы не скрываем.О чем,о чем,о чем молчат они?Покуда мы проносимся трамваем,как улица молчащая они.

Мы — выяснились,с нами — все понятно.Покуда мы проносимся туда,покуда возвращаемся обратно,они не раскрывают даже рта.

Покуда жалобы по проводам идуттак, что столбы от напряженья гнутся,они чего-то ждут. Или не ждут.Порою несколько минутприслушиваются.Но не улыбнутся.

УХОДЯЩЕЕ ВРЕМЯ