Борис Слуцкий - Том 3. Стихотворения, 11972–1977
ВАМ НРАВИТСЯ ЧАХОТОЧНЫЙ
Бледная, словно пятаякопия в машинописи,слабо, словно падая,движется вдоль живописишкола Борисова-Мусатова.
Еле различимая,выгоревшая, выцветшая,еле горит — лучиною.В чем-то все же высшаяшкола Борисова-Мусатова.
За больных — предстательница,слабых — представительница,тусклым блеском блистательница,полужизнью живительница —школа Борисова-Мусатова.
Тлеет не догораяэто вместилищедухов не ада, не рая,а чистилища.
НЕУДАЧА В ЛЮБВИ
Очень просто: полюбишь и всеи, как в старых стихах излагается,остальное — прилагается:то и се, одним словом — все.
Неудачников в любвине бывало, не существовало:все несчастья выдувалаэта буря в крови.
Взрыв, доселе еще не изведанный,и невиданный прежде обвали отвергнутый переживал,и осмеянный, даже преданный.
Гибель, смерть, а — хороша.Чем? А силой и новизною.И как лето, полное зною,переполнена душа.
Перелившись через край,все ухабы твои заливает.Неудачи в любви не бывает:начинай,побеждай, сгорай!
СЛАВА ЛЕРМОНТОВА
Дамоклов мечразрубит узел Гордиев,расклю́ет Прометея воронье,а мы-то что?А мы не гордые.Мы просто дело делаем свое.
А станет мифом или же сказаньем,достанет наша слава до небес —мы по своим Рязаням и Казанямне слишком проявляем интерес.
Но «Выхожу один я на дорогу»в Сараеве, в далекой стороне,за тыщу верст от отчего порогамне пел босняк,и было сладко мне.
«Мать пестует младенца — не поэта…»
Мать пестует младенца — не поэта.Он из дому уходит раньше всех.Поэмы «Демон» или же «Про это» —не матерей заслуга и успех.
Другие женщины качают колыбелистихотворений лучших и поэм,а матери поэтов — ослабели,рождая в муках, и ушли совсем.
В конце концов, когда пройдут года,на долю матери один стишок достанется,один стишок изо всего блистания.И то — не каждой. Тоже — не всегда.
ЗЛАТОЙ ЗАПАС
Поэзия — кураж,а временами дажеона тот самый раж,что есть в любом пейзаже.
О, виражи ракет —скорее не бывает!Но миражи каретза ними поспевают.
Когда их вдаль влачитПегас золотопегий,в них тоненько звучитзлатой запас элегий.
«Философской лирики замах — рублевый…»
Философской лирики замах — рублевый,а удар — грошовый, небольшой.Может, обойтись пустой и плевой —как ее фамилия — душой?
Пусть уж философствуют философы.Пусть они изыскивают способымир уговорить еще терпеть.Нам бы только песенку попеть.
В песенке же все: объект, субъект,бытие с сознанием, конечно.Кто ее от цели от конечнойотклонит, с пути собьет?
И пока громоздкая земляпробирается средь пыли звездной,мировое труляляторжествует над всемирной бездной.
«Целый народ предпочел стихи…»
Целый народ предпочел стихидля выражения не только чувств —мыслей. Чем же это кончится?Стих — не ходьба. Поэзия — пляска.Целый народ под ритмы лязганациональных инструментовв народных оркестрахне ходит, а пляшет.Чем же это кончится?
ДВА НОВЫХ СЛОВА ДЛЯ НОВОГО ДНЯ
Я сегодня два новые слова слыхал:заказуха и ненаселенка.Заказуха — шикарное слово-нахал.Еще сохнет пеленка,та, в которую пеленали его.Рождество его и его торжествоза год, может, за полугодьесовершились — и вот это слово живет,паром водочным, дымом табачным плывет,расширяет угодья.Не на Севере, также и не на селе,а на черным асфальтом поросшей земле:не для периферийного ухаудалое словцо — заказуха.А на Севере вовсе не знают заказ,он звучит экзотически, словно Кавказ,знают слово — приказ,знают слово — укази еще нехорошее слово — отказ.А на Севере, в ненаселенке,жизнь без целлофановой пленки.Население населенки — народ.Заказуха его не взяла в оборот.
«Не тратьте ваши нервы…»
Не тратьте ваши нервы —плохая память — честь.Я в сотый раз, как в первый,могу «Анчар» прочесть.Теперь он больше нравится,сильнее сила чар,хоть в сотый раз читается —не в первый раз «Анчар».
ЧИТАТЕЛЬ
Какие цитаты заложеныв наши кассеты!Смотрите, читайте,завидуйте или глазейте!
Родившись в сорочке,какая она ни лихая,хорошие строчкимы с самого детства слыхали.
Хорошие книгичитали со школы начальной,и выросли с ними,и напоены их печалью.
Их звоном счастливымзвенят до сих пор наши уши.Их медом пчелиным,как соты, полны наши души.
Начетчиком был,талмудистом же не был я точно.А книжная пыльопыляет не хуже цветочной.
А книжники, что же,они не всегда фарисеии с ними не схожив пределах Советской России.
«Читатель» — в ответя пишу на анкеты наскоки.А если поэт,то настолько, читатель насколько.
«Я был проверен и допущен…»
Я был проверен и допущенк тому, что лучше делал Пушкин,хотя совсем не проверялся.Да, я трудился и старалсяна том же поприще, на том жеристалище, что Фет и Блок,но Тютчев делал то же тоньше,а Блок серьезней делать мог.Да, Достоевский и Толстой,а также Чехов — злободневней,чем проза с фразою простой,стихи с тематикою нервной.Век девятнадцатый срамитдвадцатый век и поправляетза то, что он шумит, гремит,а суть — темнит и искривляет.
«Большинство — молчаливо…»
Большинство — молчаливо.Конечно, оно суетливо,говорливо и, может быть, даже крикливо,но какой шум и крик им ни начат,ничего он не значит.
В этом хоре солистырешительно преобладают:и поют голосисто,и голосисто рыдают.
Между тем знать не знающее ничегобольшинство,не боясь впасть в длинноту,тянет однообразную ноту.
Голосочком своим,словно дождичком меленьким, сея,я подтягивал им,и молчал и мычал я со всеми.С удовольствием слушая,как поют наши лучшие,я мурлыкал со всеми.
Сам не знаю зачем,почему, по причине каковскойвышел я из толпымолчаливо мычавшей, московской,и запел для чеготак, что в стеклах вокруг задрожало,и зачем большинствомолчаливо меня поддержало.
«Я — пожизненный, даже посмертный…»
Я — пожизненный, даже посмертный.Я — надолго, пусть навсегда.Этот временный,этот посменныйдолжен много потратить труда,чтоб свалить меня,опорочить,и, жалеючи силы его,я могу ему напророчить,что не выйдет со мной ничего.Как там ни дерет он носа —все равно прет против рожна.Не вытаскивается заноза,если в сердце сидит она.Может быть, я влезал,но в душу,влез, и я не дам никомусдвинуть с места мою тушу —не по силе вам,не по уму.
«Прощаю всех…»
