Борис Слуцкий - Том 3. Стихотворения, 11972–1977
«Были деньги нужны…»
Были деньги нужны.Сколько помню себя,были деньги все время нужны.То нужны для семьи,то нужны для себя,то нужны для родимой страны —
для защиты ее безграничных границ,для оснастки ее кораблей,для ее журавлей удалых вереницбыло нужно немало рублей.
Зарабатывали эти деньги с утра,но вели вечерами подсчет,потому что длиннейшие здесь вечерадлятся целую ночь напролет.
Были деньги нужны.Приходилось копить,чтобы что-нибудь после купить.Приходилось считать и в сберкассу их класть,чтоб почувствовать чудную власть:
ощутить кошелек, тяготящий штаны,и понять, что ведь деньги не так уж нужны.
«Маленькие государства…»
Маленькие государствапамятливы, как людималенького роста.
В мире великановвсе по-другому.Памяти не хватаетдля тундры и пустыни.На квадратную милютам выходитто ли случайный отблесклуча по пороше,то ли вмятина каплидождя на песке.
А маленькие государстваставят большие памятникималеньким полководцамсвоего небольшого войска.
Великие державылюбят жечь архивы,задумчиво наблюдая,как оседает пепел.
А маленькие государствадрожат над каждым листочком,как будто он им прибавитнемножко территории.
В маленьких государствахстолько мыла,что моют и мостовые.
Великие же державыиногда моют руки,но только перед обедом.Во всех остальных случаяхони умывают руки.
Маленькие государстванегромкими голосамивещают большим державам,вещают и усовещают.
Великие державызаводят большие глушилкии ничего не слышат,потому что не желают.
«Древнейший из видов системы…»
Древнейший из видов системы,а именно хаос,надежен и всеобъемлющ.Его стародавний порядокимеет свои основанья.С него началось и, конечно,им кончится.То, что мы делим,и то, за что мы воюем, —таинственный островв реальноместественном океанеиз вечного хаоса.Как море из иллюминатора,он то наступает,то шумно отходит.Мы, то есть история,мы, то есть космос,мы — мол в океане.Мы — волнорез,и волныкогда-нибудь нас изрежут.
«Читали, взглядывая изредка…»
Читали, взглядывая изредкаповерх читаемого, чтобысравнить литературу с жизнью.И так — всю юность.
Жизнь, состоявшая из школы,семьи, и хулиганской улицы,и хлеба, до того насущного,что вспомнить тошно, —
жизнь не имела отношенияк романам: к радости и радуге,к экватору, что нас охватывалв литературе.
Ломоть истории, доставшийсяна нашу долю, — черств и черен.Зато нам историографиядосталась вся.
С ее крестовыми походами,с ее гвардейскими пехотамии королевскими охотами —досталась нам.
Поверх томов, что мы читали,мы взглядывали, и мы вздрагивали:сознание остерегалось,не доверяло бытию.
Мы в жизнь свалились, оступившисьна скользком мраморе поэзии,мы в жизнь свалились подготовленнымик смешной и невеселой смерти.
МОИ ПЕРВЫЕ ТЕАТРАЛЬНЫЕ ВПЕЧАТЛЕНИЯ
В Харьков приезжает Блюменталь,«Гамлета» привозит на гастроли.Сам артист в заглавной роли.Остальное — мелочь и деталь.
Пьян артист, как сорок тысяч братьев.Пьяный покидая пир,кроет он актеров меньших братью,что не мог предугадать Шекспир.
В театр я пришел почти впервыеи запомню навсегдаэти впечатления живые,подвиг вдохновенного труда.
В пятистопный ямб легко уложенобращенный королю и ложаммногосоставной, узорный мат.Но меня предчувствия томят.
Я не подозреваю перепоя.Но артисту прямо вперекорпрозреваю в роли переборы,наигрыш и стилевой прокол.
Между тем событья в королевствеГамлетом подводятся к концу,о притворстве позабыв и лести,он удар наносит подлецу.
Кто уже отравлен, кто заколот,но артист неловок и немолод,вдруг сосну кровавит он доскивсем ремаркам вопреки.
Занавес дается строчек за стодо конца трагедии, и рольне доиграна. Уже он заститнатуральную артиста кровь.
Зрители ныряют в раздевалку.Выражаю только я протест,ведь не шатко знаю текст, не валко —наизусть я знаю этот текст!
Я хочу, чтобы норвежский принцразобрался в этой странной притче,датского велел убрать он принцаи всех прочих действующих лиц.
Но в чулочках штопаных своих,действие назад еще убитый,выброшенный из души, забытый,вылетает Розенкранц, как вихрь.
Он стоит в заплатанном камзоле,и ломает руки сгоряча,и кричит, кричит, кричит — вне роли.Он взывает: «Граждане, врача!»
«Какую войну мы выиграли…»
Какую войну мы выигралив сорок пятом году!Большая была и долгая.А мы ее все-таки выиграли.Какую мы в сорок пятомпреодолели беду!Какую судьбу мы выбрали!
Мы были достаточно молоды,чтоб выйти из этой войныздоровыми и веселыми,целинниками — для целины,новогородов — новоселамии сызнова не убоятьсяни голода, ни холода.
И про́жив жизнь военную,мы новую, мирную жизнь,вторую, вы только подумайте,кое-кто даже третью,и начали и продолжили,пройдя сквозь все рубежисперва в середине, а позжена склоне такого столетья!Двадцатого столетья!
«В тот день, когда окончилась война…»
В тот день, когда окончилась война,вдруг оказалось: эта строчка — ямбы, —хоть никогда не догадался я бы,что будет метр стиха иметь она.
Я полагал: метр вздоха и метр крика.Я думал: метр обвала тишины, —но оказалось — строчками должны,стихами становиться эти звуки.
Гремевшая, дабы переоратьсмертельного передвиженье груза,стократ громчейзагрохотала муза,закончив бойи завершивши рать.
Поэзией надежда быть должна,не жить ей без лирического пыла.Что ж, оказалось, это ямбом было:в тот-день-ко-гда-о-кон-чит-ся-вой-на.
«Эшафот — моровая страда…»
Эшафот — моровая страда.Эшафот — мировая эстрада.Все запомнится — на года.Честолюбие, что ж ты не радо?
Все запомнится — на столетья.Кто и как погибал и погиб,даже сдавленные междометья,даже быстро оборванный хрип.
Эшафот — это класс, где классыобучают друг дружку давно,что величие смертного часатолько правому делу дано.
Эшафот — это школа. Народуобучать здесь приходится властьэтикету особого рода:как на плаху голову класть.
До чего эти доски дощаты!Жизнь теперь без тебя заживет.Достоевский, дождавшись пощады,покидает вдруг эшафот.
«Как разведенные супруги…»
