Борис Слуцкий - Том 3. Стихотворения, 11972–1977
УХОДЯЩЕЕ ВРЕМЯ
Время уходит, и даже в анализах кровиможно увидеть: седеют косматые бровивремени и опускаются властные плечивремени. Время времени — недалече.
Время уходит своим государственным шагомто горделиво, как под государственным флагом,то музыкально, как будто бы гимн государствагрянет немедленно, через минуту раздастся.
Но если вдуматься, в том, что время уходит,важно лишь то, что оно безвозвратно уходити что впоследствии никто не находитвремя свое, что сейчас вот уходит.
Время уходит. Не радуется, но уходит.Время уходит. Оглядывается, но уходит.Кепочкой машет.Бывает, что в губы лобзает,но — исчезает.
«Это все прошло давно…»
Это все прошло давно:россказни да казни.Промелькнуло, как в кинотенями на ткани.
С недоверием глядитпоколенье деток:для него я троглодит,для него я предок,
для него я прошлый век,скукота зеленая,для него — не человек,рыба я соленая,
рыба я мороженая,в сторону отложенная.
Я надоедать устал.Я напоминать не стал.
«Недостойно бежит старичок…»
Недостойно бежит старичок,сотрясаясь тремя четвертямивека, а может, двумя третямивека, весь от поджилок до щек.
Если добр и любезен шофер,он ему остановит автобус.Если нет, то, все ноги оттопав,он, наверно, бредет до сих пор.
Через ночь, через грязь, через тьму,вдоль по старости, как по траншее,где сегодня так страшно емуи где завтра мне будет страшнее.
«Человек умирает дважды…»
Человек умирает дважды.
Сначала в своей постелиили в чужом окопе.Окончательно он умираетв памяти своего врага.
Усыхает нервная клетка,и смывается кровью струпик,в котором хранилась памятьо нем, о ненавистном.
Все. Последний конец кончины.Окончательное «до свиданья».И не помянут даже лихом.
«Поколению по имени-отчеству…»
Поколению по имени-отчествудумавших о самих себев изумленьи думать не хочетсяо таком повороте в судьбе.
Все их детина всем белом светепросто Вани, Мани и Пети,не желающие взрослетьи отказываться от привычкик уменьшительной детской кличке,выходить из Вань, Мань и Петь.
Поколенье, что почиталозвания, ордена, чины,неожиданно воспиталотех, кто никому не должны.
Поколение, шедшее в ногупо шоссе, обнаружило вдруг:на обочине или немногов стороне, парами — сам-друг,
не желая на них равняться,а желая только обнятьсябез затей и без идей, —поколенье своих детей.
ПЕРЕМЕНЫ
Перемены бывают нечасто.Редок пересчет, перемер.Раза три я испытывал счастье,упоение от перемен.
Раза три, а точнее, четыреперемен совершался обвал,и внезапно светлело в квартире,где с рождения я пребывал.
Словно вьюга, мела перемена,словно ливень весенний, лила.Раза три, утверждаю я смело,перемена большая была.
От судьбы отломилась бы милость,то-то б разодолжил меня бог,если б снова переменилось,изменилось еще хоть разок.
НЕОБХОДИМОСТЬ ЗАБВЕНЬЯ
Уменье памяти сопряженос уменьем завыванья,и зернов амбарах памяти должноне переполнить кубатуру сдуру.Забвенье тоже создает культуру.
Запомнил, заучил и зазубрил,потом забыл, как будто бы зарыл,а то, что из забвенья вырастает,то южным снегом вскоре не растает,то — вечное, словно полярный снег,то — навсегдаи то — для всех.
«Хороша ли плохая память?..»
Хороша ли плохая память?Иногда — хороша.Отдыхает душа.В ней — просторно. Ее захламитьникому не удалось,и она, отрешась от опеки,поворачивается, как лось,загорающий на солнцепеке.
Гулок лес. Ветрами продут.Березняк вокруг подрастает,А за ней сюда не придут,не застанут ее, не заставят.Ни души вокруг души,только листья лепечут свойски,а дела души — хороши,потому что их нету вовсе.
«Охапкою крестов, на спину взваленных…»
Охапкою крестов, на спину взваленных,гордись, тщеславный человек,покуда в снег один уходит валенок,потом другой уходит в снег.
До публики ли, вдоль шоссе стоящей,до гордости ли было бы, когдав один соединила, настоящий,все легкие кресты твои беда.
Он шею давит,спину тяготит.Нельзя нестии бросить не годится.А тяжесть — тяжкая,позорный — стыд,и что тут озираться и гордиться!
СТРАСТЬ К ФОТОГРАФИРОВАНИЮ
Фотографируются во весь рост,и формулируют хвалу, как тост,и голоса фиксируют на пленке,как будто соловья и коноплянки.
Неужто в самом деле есть архив,где эти фотографии наклеят,где эти голоса взлелеют,как прорицанья древних Фив?
Неужто этот угол лицевой,который гож тебе, пока живой,но где величье даже не ночует,в тысячелетия перекочует?
Предпочитаю братские поля,послевоенным снегом занесенные,и памятник по имени «Земля»,и монумент по имени «Вселенная».
МЕССА ПО СЛУЦКОМУ
Андрею Дравичу
Мало я ходил по костелам.Много я ходил по костям.Слишком долго я был веселым.Упрощал, а не обострял.
Между тем мой однофамилец,бывший польский поэт АрнольдСлуцкий, вместе с женою смылисьза границу из Польши родной.
Бывший польский подпольщик, бывшийпольской армии офицер,удостоенный премии высшей,образец, эталон, пример —
двум богам он долго молился,двум заветам внимал равно.Но не выдержал Слуцкий. Смылся.Это было довольно давно.
А совсем недавно варшавскийксендз и тамошний старожилпо фамилии пан Твардовскийпо Арнольду мессу служил.
Мало было во мне интересук ритуалу. Я жил на бегу.Описать эту странную мессуи хочу я и не могу.
Говорят, хорошие виршипан Твардовский слагал в тиши.Польской славе, беглой и бывшей,мессу он сложил от души.
Что-то есть в поляках такое!Кто с отчаянья двинул в бега,кто, судьбу свою упокоя,пану богу теперь слуга.
Бог — большой, как медвежья полостьПрикрывает размахом крылвсе, что надо, — доблесть и подлость,а сейчас — Арнольда прикрыл.
Простираю к вечности руки,и просимое мне дают.Из Варшавы доносятся звуки:по Арнольду мессу поют!
«Польский гонор и еврейский норов…»
Польский гонор и еврейский нороввежливость моя не утаит.Много неприятных разговоровмне еще, конечно, предстоит.
Будут вызывать меня в инстанции,будут голос повышать в сердцах,будут требовать и, может статься,будут гневаться или серчать.
Руганный, но все-таки живой,уличенный в дерзостном обмане,я уйду с повинной головойили кукиш затаив в кармане.
Все-таки живой! И воробьи,оседлавшие электропроводку,заглушат и доводы мои,и начальственную проработку.
«Стихи, что с детства я на память знаю…»
