Виктор Гюго - Том 13. Стихотворения
29 мая 1871
ИЗГНАН ИЗ БЕЛЬГИИ
«Предписано страну покинуть господинуГюго». И я уйду. Хотите знать причину?А как же иначе, любезные друзья?В ответ на возглас: «Бей!» — отмалчиваюсь я.Когда толпа бурлит, заряженная злобой,На вещи у меня бывает взгляд особый.Мне огорчительны злопамятство и месть;Я смею Броуна Писарро предпочесть;Я беззастенчиво браню разгул кровавый.Порядок в той стране, где властвуют оравыУбийц, где топчут в грязь, где каждый зол, как пес,По-моему, скорей походит на хаос.Да, мне как зрителю нисколько не по нравуТурнир, где мрачную оспаривают славуРиго у Винуа, и у Сиссе — Дюваль.Любых преступников, — то знать ли, голытьба ль, —Обычай мой — валить в одну и ту же ямуДа, преступления я не прощу ни «хаму»,Ни принцу, кто живет в почете отродясь.Но если б выбирать пришлось, то я бы грязь,Наверно, предпочел роскошной позолоте.Винить невежество! Да что с него возьмете?Я смею утверждать, что чем нужда лютей,Тем злоба яростней и что нельзя людейВвергать в отчаянье; что если впрямь, как воду,Льют кровь диктаторы, то люди из народаОтветственны за то не больше, чем песокЗа ветер, что его мчит вдоль и поперек.Они взвиваются, сгустясь в самум железный,И жгут огнем, крушат, став атомами бездны.Назрел переворот — и зверству нет помех,Стал ветер деспотом. В трагичных схватках техУж если нужно бить, заботясь о престиже,То бейте по верхам, минуя тех, кто ниже.Пусть был Риго шакал, к чему ж гиеной слыть?Как! Целый пригород в Кайенну заточить!Всех сбившихся с пути — в оковы, без изъятья?Претит мне Иль-о-Пен, Маза я шлю проклятья!Пусть грязен Серизье и хищен Жоаннар,Но представляете ль, какой тоски угарВ душе у блузника, кто без тепла, без крова,Кто видит бледного и, как червяк, нагогоМладенца своего; кто борется, ведомНадеждой лучших дней; кто знает лишь о том,Что тяжко угнетен, и верит непрестанно,Что, разгромив дворец, низвергнет в прах тирана?И безработицу и горе он терпел —Ведь есть же, наконец, терпению предел!
Я слышу: «Бей! Руби!» — терзаясь и бледнея;Мне совесть говорит, что гнусного гнуснееРасправа без суда. Да, я дивлюсь тому,Как могут в наши дни схватить людей в дому,Что близ пожарища, их обвинить в поджоге,И наспех расстрелять, и, оттащив к дороге,Известкою залить — и мертвых и живых!Я пячусь в ужасе от ямин роковых,От ямин стонущих: я знаю — там, единойСудьбой сведенные, заваленные глиной,Пробитые свинцом, увы, и стар и мал,Невиноватые с виновными вповал.На ледяной засов я б запер эти ямы,Чтоб детский хрип избыть, тяжелый и упрямый!От смертных голосов утратил я покой;Я слышать не могу, как под моей ногойТела шевелятся; я не привык на плитахТоптать истошный крик и стоны недобитых.Вот почему, друзья, изгнанник-нелюдим,Всем, всем, кто побежден, отвергнут и травим,Готов я дать приют. Причудлив до того я,Что увидать хочу неистовство людскоеУтихомиренным без грозных кулаков.Я широко раскрыть назавтра дверь готовИ победителям, в черед свой побежденным.Я с Гракхом всей душой, но я и с Цицероном.Достаточно руки, заломленной в мольбе,Чтоб жалость и печаль я ощутил в себе.Я сильных к милости дерзаю звать открыто —И потому, друзья, опаснее бандита.
Вон это чудище! Пускай исчезнет с глаз!Подумайте! Пришлец, заняв жилье у насИ подати платя, как гражданин достойный,Посмел надеяться, что будет спать спокойно!Но если не убрать урода, то страна —В большой опасности! Ей гибель суждена!
За дверь разбойника, без лишнего раздумья!О, ведь предательство — взывать к благоразумью,Когда безумны все. Я — изверг, вот каков!Ягненка вырвать я способен из клыковВолчицы. Как! В народ я верю по сегодня,И в право на приют, и в милости господни!Священство — в ужасе, дрожит сенат, смущен…Как! Горла никому не перерезал он?Как! Он не в силах мстить, в нем сердце — не шакалье;Отнюдь ни злобы нет, ни ярости в каналье!Да, обвинения те к истине близки, —Хотел бы я в хлебах полоть лишь сорняки;Мне ясный луч милей, чем молния из тучи;По мне — кровавых ран не лечат желчью жгучей;И справедливости нет выше для меня,Чем братство. Чужды мне раздоры и грызня.Доволен я, когда не рушат в прах, а строят.По мне — открытое мягкосердечье стоитВсех добродетелей. И жалость в бездне мук,Служанка страждущих, мне — госпожа и друг.Чтоб оправдать, стремлюсь понять я, не лукавя.Мне нужно, чтоб допрос предшествовал расправе.Взвод и огонь в упор, чтоб водворить покой,Мне дики. Убивать ребенка — смысл какой?Пусть был бы школьником, пусть жил бы! И мгновенноБросает клику в дрожь от речи откровенной:«И, в довершение всех ужасов, скотыЗаговорили». Там не терпят прямоты.«Субъекта» прозвище дано моей особе.
Вот новый факт. К моим трясущимся в ознобеСтенам однажды в ночь, под исступленный рев,Прихлынула толпа каких-то молодцов,И вопли женщин трех и двух младенцев стоныПод камнем ожили. — Ну, кто ж злодей прожженный?Я! Я!
Чрез день гудел в перчатках белых сбродЗлорадно у моих разметанных ворот:«О, мало этого! Пусть тотчас дом с землеюСровняют, пусть сожгут, чтоб наважденье злоеИзбыть!» Он прав, тот сброд. Кто убивать не звал,Достоин смерти. Так. Согласен. Стар и малПускай облавою идет на негодяя!Я — искра, что пожрет, в Брюсселе пребывая,Париж; и раз мой дом сровнять хотят с землей,То ясно: Лувр сожжен не кем иным, как мной.Так слава Галифе, почтенье Муравьеву!Я изгнан поделом — и льну к чужому крову!
О, красота зари! Могущество звезды!Что ваша ярость мне, поборники вражды, —Иорк с Ланкастером, Монтекки с Капулетти, —Когда бездонный свод — повсюду на примете!Душа, с тобой нам есть где угол обрести.Да, мы, опальные, у солнца не в чести.Куда ни повернись, повсюду деспот дикийС двояким профилем — лакея и владыки.Но чист восход, глубок и волен окоем;В спасительную высь, не мешкая, уйдем!О, величавый свод! Мечтатель бледнолицыйСпешит в твой девственный румянец погрузиться,Уйти под сень твою, святую испокон.Бог создал пир — людьми в разгул он превращен.Претит мыслителю веселие тиранов.Творца спокойного он видит, в бездны глянув,И, бледен, изможден, но истину любя,Желанным глубине предчувствует себя.С ним совесть верная — тот компас, чьим магнитом —Стремленья высшие: им на пути открытомНе противостоят ни межи, ни столбы.Идет он. Перед ним чудовище судьбыРаскидывает сеть, где в гибельном сплетеньеВражда и ненависть до умоисступленья.Что значит гнусный сброд, где каждый — как вампир,Коль благосклонна высь к теряющему мир,Коль дан ему приют в глубинах небосвода,Коль может он — о, свет! о, радость! о, свобода! —Поправ зловещий рок, бежать, людьми травим,В пределы дальних сфер, к созвездьям огневым!
" Концерт кошачий был за кротость мне наградой. "
Концерт кошачий был за кротость мне наградой.Призыв: «Казнить его!» — звучал мне серенадой.Поповские листки подняли страшный гам:«Он просит милости к поверженным врагам!Вот наглость! Честными он нас считал, презренный!»
Раз барин в ярости — лакей исходит пеной.
Пономари в бреду, и ктиторы в огне.Кадилом выбито стекло в моем окне;Со всех кропил летит в меня вода святая,Дождем булыжников мне крышу обдавая;Они убьют меня, чтоб изгнан был мой бес!Пока же изгнан я — по благости небес.«Прочь!» — все булыжники гремят, скрипят все перья.От этой музыки чуть не оглох теперь я;Над головой моей весь день набат гудит:«Убийца! Сжег Париж! Бандит! Злодей! Бандит!»Но остается всяк руке судьбы покорен:Они — белы как грач, я — точно лебедь черен.
3 июля
