Варлам Шаламов - Колымские тетради

Тайга[23]

Тайга молчальница от векаИ рада быть глухонемой,Она не любит человекаИ не зовет его домой.

Ей благозвучней вопли сычьи,Чем нарушающее сонКрикливое косноязычьеВсех человеческих племен.

Но если голосом ребенкаПопросят помощи у ней,Она тотчас бежит вдогонкуИ будет матери нежней.

Она заманит чудесами,Грозы покажет фейерверкИ птиц над черными лесами,Шутя, подбрасывает вверх.

Раскрашенные безделушкиЦветов качает на лугу.У ней и камни — погремушки…Алмазы брошены в снегу.

А гам, смещая все масштабы,Со здравым смыслом не в ладу,Смущает взрослым душу, дабыПотом не жечь ее в аду.

И в этих знаках, в этих жестахВоинствующей немотыЯ вижу истинное местоМоей ребяческой мечты.

Тайга смещает все масштабыИ наши путает пути,Хотя воистину могла быСердечно к взрослым подойти.

И тот, кто, в сущности, не молод,Кто, безусловно, не юнец,Тот видит лишь гранит и холод,Что достигает дна сердец.

И в снеговом однообразьеГора проходит за горой.Уж лучше б вымазала грязью,Землей испачкала сырой.

А здесь лишь камень известковыйИ снег небесной чистоты,И мы горды такой обновой,Таким подобием мечты.

Сосны срубленные[24]

Пахнут медом будущие бревна —Бывшие деревья на земле,Их в ряды укладывают ровно,Подкатив к разрушенной скале.

Как бесславен этот промежуток,Первая ступень небытия,Когда жизни стало не до шуток,Когда шкура ближе всех — своя.

В соснах мысли нет об увяданье,Блещет светлой бронзою кора.Тем страшнее было ожиданьеПервого удара топора.

Берегли от вора, от пожара,От червей горбатых берегли —Для того внезапного удара,Мщенья перепуганной земли.

Дескать, ждет их славная дорога —Лечь в закладке первого венца,И терпеть придется им немногоНа ролях простого мертвеца.

Чем живут в такой вот час смертельныйЭти сосны испокон веков?Лишь мечтой быть мачтой корабельной,Чтобы вновь коснуться облаков!

Он из окна своей квартиры[25]

Он из окна своей квартирыС такой же силой, как цветы,Вдыхает затхлый воздух мира,Удушье углекислоты.

Удушье крови, слез и пота,Что день-деньской глотает он,Ночной таинственной работойПереплавляется в озон.

И, как источник кислорода,Кустарник, чаща и трава,Растут в ночи среди народаЕго целебные слова.

Он — вне времен. Он — вне сезона.Он — как сосновый старый бор,Готовый нас лечить озономС каких-то очень давних пор.

Нам все равно — листы ли, листья —Как называется предмет,Каким — не только для лингвистов —Дышать осмелился поэт.

Не грамматические спорыНас в эти горы завлекли —Глубокое дыханье бораЦелительницы земли.

О песне

Темное происхожденьеНаших песен и баллад —Давнего грехопаденьяНеизбежный результат.

С тем же, кем была когда-тоЖизнь оплодотворена,В этот властный миг расплатыКак бы соединена.

Что доношено до срока,До бессонниц января,Что рождается в потокеСлез и слов у фонаря

На коробке папиросной,Подстеленной кое-как,На листке, а то и простоНа газеты уголках,

То, что вовсе ждать не может,Шага не дает шагнуть,То, что лезет вон из кожиИ чего нельзя вернуть.

Ты отрежешь пуповину,В темноте остановясь,Станет легче вполовину —Лишь порвется эта связь.

И, покончив с полубредомЭтих самых древних мук,Втопчешь в снег клочки последаИ оглянешься вокруг…

Много лет пройдет

Вот она идет по тропке,Опустивши долу взгляд,Неуверенно и робкоИ со сверстницами в ряд.

Ты глядишь, не понимая,Кто она в твоей судьбе,Вся теперь как бы чужая,Незнакомая тебе.

Где-то в давке, в книжной лавкеРазглядишь, в конце концов,Бывшей золушки-чернавкиПозабытое лицо.

И по родинкам, приметам,По разрезам губ и глазТы узнаешь дочь поэтаВ первый и последний раз.

Над трущобами Витима

Над трущобами Витима,Над косматою землей,Облаков зловещих мимоЯ лечу к себе домой.

И во чреве самолета,Как Иона у кита,Я прошу у шеф-пилота:Ради Господа Христа,

Донеси меня до юга,Невредимым донеси,Пусть меня забудет вьюгаХоть на месяц на Руси.

Я срисовывал бы чащи,Только в них войдет гроза,Солнцу б я как можно чащеПопадался на глаза.

В посрамленье злой мороки,В просветление ума,Я б успел составить строки,Что шептала мне зима.

Перед аэровокзаломГорло сдавит тошнота:Снова — пропасти, провалы,Под ногами — пустота.

У меня сейчас воочью,А не только между строк, —Неустойчивую почвуВыбивают из-под ног.

Вижу, как, вращая крылья,Самолетный вьется винт,С давней раны, с давней болиМне разматывают бинт.

Открывая, обнажая,Растревоженная вновь,Чтоб могла рука чужаяРазодрать ту рану в кровь.

Там, в своей пурге-тумане,Мне не стоило трудаКровь любой подобной раныУдержать кусками льда.

Я стою, не веря в лето,И искать не знаю гдеМедицинского совета,Чтоб помочь моей беде.

Но твое рукопожатьеТак сердечно горячо;Птицы ситцевого платьяМне садятся на плечо.

И знакомое лекарствоТихо капает из глаз —Драгоценное знахарство,Исцеляющее нас.

Вот я таю, как ледышка,От проклятых этих слез,Душу мне еще не слишкомОстудил земной мороз.

Концерт[26]

Скрипка, как желтая птица,Поет на груди скрипача;Ей хочется двигаться, биться,Ворочаться у плеча.

Скрипач ее криков не слышит,Немыми толчками смычкаОн скрипку все выше, все вышеЗабрасывает в облака.

И в этой заоблачной высиЕстественный климат ее,Ее ощущенья и мысли —Земное ее бытие.

Но всякий, имеющий уши,Да слышит отчаянья крик,Который нам в уши обрушитДо слез побледневший старик.

Он — гения душеприказчик,Вспотевший седой виртуоз,Пандоры окованный ящикОн в зал завороженный внес.

Он смело сундук открываетОдним поворотом ключа,Чтоб нас отогнали от раяВидения скрипача.

Чтоб после небесной поездкиВернуться на землю опятьИ небу чужому в отместкуЗаплакать и загоревать.

И мы, возвращаясь к земному,Добравшись по старым следамК родному знакомому дому,Мы холод почувствуем там.

Мы чем-то высоким дышали.Входили в заветную дверь…Мы многое людям прощали,Чего не прощаем теперь.

Мы гуляем средь торосов