Судьба и случай. Стихи из разных книг - Татьяна Витальевна Кузовлева

Я усвоила горькую правду:

Тот, кто совестлив, – тот виноват.

Старики

В одежде ветхой, с тёмными кошёлками,

Со мглою катаракт и глауком,

С отёчными, сухими, серо-жёлтыми,

С одышкою, шажком, почти ползком.

Улыбчиво. Отзывчиво. Без вредности.

Обидчиво. Сварливо. День за днём.

На пенсию, что за чертою бедности.

Перед чертой, где ни души кругом.

Изношены. Использованы. Выжаты.

Унижены. Забыты. Не нужны.

За прошлое своей страны – пристыжены.

За собственные беды – прощены.

Мешается с землёй листва опавшая.

Всё сызнова. Преемственность. Родство.

Великая, и горькая, и страшная

История народа моего.

Бабка

Рожала, охала по-бабьи,

Растила, подправляла дом,

И пальцы, гнутые по-крабьи,

С годами слушались с трудом.

И то:

Земля в них въелась прочно,

Они, считай, срослись с землёй,

И сами стали жёсткой почвой,

Холодной в зиму, тёплой в зной.

Срослись с морковью и картошкой,

С корнями яблонь, груш и слив,

С подсолнухом, на толстой ножке

Стоящим, голову склонив.

А годы – как за грядкой грядка,

Печной присыпаны золой.

Так до десятого десятка

Жила, согнувшись над землёй.

И в выходные вывозила,

Передник чистый повязав,

В коляске детской к магазину

Пучки редиса, лука, трав.

Стояла, не присев ни разу,

На самом солнышке, до двух,

В ряду таких же востроглазых

Смешливых жилистых старух.

Потом походкою утиной

Довольная брела домой.

Когда же срок настал уйти ей,

Ушла морозною зимой.

Её отпели, помянули,

Беря щепотками кутью,

Потом чуланы отомкнули,

Прошлись брезгливо по тряпью.

Оно лежало ветхо, бедно…

И, бабку в хитрости виня,

Три дня в избе искала тщетно

Сберкнижки близкая родня.

«Когда жара, отшелестевши сухо…»

Когда жара, отшелестевши сухо,

Ослабит тяжесть наконец свою,

Восьмидесятилетняя старуха

Под яблоню выходит на скамью.

В халатике застиранном и ветхом

Она, отмякнув от дневных трудов,

Скользит глазами благостно по веткам,

Любовно шепчет имена цветов,

Сама почти сливается с Природой,

Став вроде невесомого листка.

Но где-то там, у края огорода,

Ровесника заметив, старика,

С которым пополам она владела

И грядками, и садом, и жильём

И о котором «мне какое дело?!»

Не раз твердила, поводя плечом, —

Миролюбиво вслед ему кивает

И с молодой усмешкой говорит:

– А Ванька всё картошку поливает!

Всё удивить соседей норовит!..

Пришельцы

А в сумерках, с их позднею истомой,

С размытостью шиповника у дома

И с неподвижным остовом крыльца,

В тех сумерках, где из-под низкой крыши

Свистящий холодок летучей мыши

Проносится, пугая, у лица;

В тех сумерках, где тень крестом ложится,

Где хищно блещет дальняя зарница,

Где взрывчат лай встревоженного пса;

В тех сумерках светящейся дорогой,

Оврагом чёрным под звездою строгой

Уходим мы неслышно в небеса.

Пронзая облаков седые груды,

Пришельцы в никуда из ниоткуда,

Летим на зов невидимых планет.

И входим в измерения иные,

И в чёрных дырах сумерки земные

Нам, трепеща, подсказывают свет.

Гёльдерлин

В средневековом Тюбингене я,

Смахнув напластованья лет,

Безумного искала гения —

Ведь должен был остаться след!

Ведь прочертивший ночь кометою,

Но зло осмеянный людьми,

Над вечною рекой, над Летою,

Он плакал о своей любви —

Той, коротавшей дни угрюмые

Среди постылой чепухи,

Той чистой, на черте безумия,

Когда рождаются стихи,

Когда струна поёт меж душами,

Когда анахронична речь…

И некому предостеречь,

Что в эту бездну заглянувшие

Не смогут разум уберечь.

«Не те пути, что перепутья множа…»

Не те пути, что перепутья множа,

В тупик спешили завести меня;

Не те, что в дальней юности тревожа,

Летели, беспредельностью дразня;

Не та тропа, что стрелкою прямою

Скорее походила на межу;

Да и не та, которую ещё я

В оставшиеся годы проложу, —

А та,

Что притаилась за спиною,

Та путанная узкая тропа,

Которой шла, которая за мною

Спрямлялась, – та и есть моя судьба.

«Не ласточка кричит…»

Не ласточка кричит —

Бездомная душа

То рвётся в высоту,

То жмётся к самой крыше,

О чём-то о своем

Предупредить спеша.

Пойму ли я её?

Услышу ли? Расслышу?..

Я у неё за то прощенье попрошу,

Что до сих пор ещё мне далеко до неба,

Что третьи башмаки никак не доношу,

Что третьего никак не дожую я хлеба,

Что здесь, что на земле в долгу я, как в шелку,

Пред теми, кому я защита и опора.

А ласточка зовёт.

А я – я не могу!

Я после. Я потом. Я догоню. Я скоро…

Возраст женщины

1987

Этна

Здесь люди возводят жилища

Из лавы – из пористых плит

И жмутся опять к пепелищу, —

Как к ране, что вечно болит.

И Этна в их окна глядится

И знает – погубит их труд.

И