Юрий Кублановский - В световом году: стихотворения

«Отошло шиповника цветенье…»

Отошло шиповника цветенье —напоследок ярче лоскуточки.В Верхневолжье душно и ненастно,что за дни — не дни, а заморочки.И — остановилось сердце другана пороге дачного жилища.Повезло с могилою — в песчаномблагородном секторе кладбища.

В нашем детстве рано зажигалисьпирамидки бакенов вручную.Под землею слышишь ли, товарищ,перебранку хриплую речнуюбойких приснопамятных буксировна большой воде под облаками;внутренним ли созерцаешь зреньемтьму, усеянную огоньками?

Словно с ходу разорвали книгуи спалили лучшие страницы.Впредь уже не выдастся отведатьокунька, подлещика, плотвицы.Был он предпоследним не забывшимзапах земляники, акварели,чьи на рыхлом ватмане распятомрасползлись подтеки, забурели.

Самородок из месторожденья,взятого в железные кавычкизадолго до появленья на свету фронтовика и фронтовички.Пиджачок спортивного покрояи медали на груди у бати.Но еще неоспоримей был тыдетищем ленцы и благодати.

В незаметном прожил, ненатужномсамосоответствии — и этона немереных пространствах нашихрусская исконная примета.И когда по праву полукровкия однажды выскочил из спячки,стал перекати — известным — поле,ты остался при своей заначке.

…Всё сложней в эпоху мародеровстало кантоваться по старинке:гривенник серебряный фамильныйуступить пришлось качку на рынке.И в шалмане около вокзалажаловался мне, что худо дело,там в подглазной пазухе слезинкамрачная однажды заблестела.

Словно избавлялся от балласта,оставлявшего покуда с нами:вдруг принес, расщедрившийся, «Нивы»кипу с обветшалыми углами,в частности слащавую гравюру:стали галлы в пончо из трофейных,а точней, замоскворецких шалейжалкой жертвой вьюг благоговейных.

Время баснословное! Штриховкутех картинок дорежимных вижу.В яму гроб спустили на веревках,как в экологическую нишу.Отошло шиповника цветенье,ты его застал недавно в силе.Стойкая у речников привычка:что не так — так сразу перекличка,слышимая, статься, и в могиле.

ШЛИ ВЕРХНЕВОЛЖЬЕМ, ШЛЮЗАМИ

Под Весьегонском в оныедни, не давая тени,приторно пахнут сонныевянущие сирени.

Шли Верхневолжьем, шлюзамис вечнозеленым илом«Юрий Андропов» с музыкойследом за «Михаилом

Лермонтовым». Как правило,что мне всегда мерзило —миром как раз и правило,было реальной силой.

Ну а уж нам по серостис лёту, как говорится,не доставало смелостис нею определиться.

…Смолоду ближе к вечерутянет гурьбой на реку,как мошкару к диспетчеру,где уже делать нечегостарому человеку —

разве считать прерывныедальние огонечкида вспоминать зазывныепрежние заморочки

жизни убойно аховой;были тогда похожиплатьями и рубахамивыпуски молодежи.………………………………..Видимо, я из тертыхтех калачишек, чтоверно умеют мертвыхтолько любить, и то,

по существу, немногих —с кладбища русских свойств,то бишь блаженств убогих,праведных беспокойств.

«С мыслью ли о подруге…»

С мыслью ли о подруге,ради ли женихавдруг занялась в округеразом черемуха,горько расстрельная,свадебно цельная,вся она без греха.

А между тем, едва лизная кому, спеша,Таврию нынче сдали.Стала моей — душараненого солдата,выросшего в седле,что отходил в двадцатомкротко на корабле

и бормотал: «Кончаюсь»,с родиною прощаясь.

День не дождлив, но матов.Потные челнокивозят из Эмиратовклетчатые тюки.Мне же у поворотатайного в явноекипень внушает что-тосамое главное:

мол, разменяв полтинник,шума без лишнегодвигайся, именинник,к дому Всевышнего,путая все пароли.Там-то на свой скулеж,дескать, за что боролись,твердый ответ найдешь.

«Черемуха нашу выбрала…»

Черемуха нашу выбралаземлю — из глубока,не поперхнувшись, выпилаптичьего молока,горького и душистого,влитого в толщу истововечного ледника.

…Много её колышется,жалуется окрест,радуется, что слышитсядоблестный благовест— около дрёмных излук Окипоздними веснамииль на утесах Ладогис сестрами соснами,      с зыбями грозными,             мольбами слезными,верой без патоки.

ДОЛЬШЕ КАЛЕНДАРЯ

ФРАГМЕНТ

Раз снег такой долгий и падкийна лампочку в нашем окне,наутро саперной лопаткойпридется откапывать мнесмиренный жигуль у отеля,и — тронемся в путь налегке,ну разве с остатками хмеляв моем и твоем котелке.

Похожи холмы, перелескинемереных наших широтна ставшие тусклыми фрески.И вновь перекрыть кислородспособны стежки оторочкипроглаженной блузы твоей,с подвесками мочкии шелк поветшавшей сорочки,в которой едва ли теплей…

СЕКСТЕТ

Я вполне лояльный житель, нона расспросы о досугебормочу невразумительнолюбознательной подруге:мол, тружусь как пчелка в тропикахвне промышленных гигантовнад созданьем новых допингов,то бишь антидепрессантов.Производство допотопное,сам процесс небезопасен,результат в такое злобноевремя, в сущности, не ясен,

но нередко тихой сапоюв пору утренне-ночную,шевеля губами, стряпаюстроки беглые вручную.И немым разговорившимсясообщаю шатким соснам,а вернее, заблудившимсяв трех из них последним звездам:«Ваши жалобы услышаны,приступаем к расшифровке.Мы и сами тут униженыот подкорки до подковки».

Ветер втирает в подшерсток рекипресные слезы.Невразумительных гроз далекиводные сбросы.Много отчетливее твоеоколо птичье —впору забыть про еду и питье —косноязычье.Тут не слова и не слога —звуки и ноты.С мая подтопленные берегав коме дремоты.

Вдруг на заре судного дняты в одночасьев будущем веке припомнишь меняне без участья —монстра, родителя выспренних строкс слезной концовкой,как наполнялись по ободокрюмки зубровкой,и головой покачаешь: толмачкак тот чумной мой?Алой луны зависающий мячвспомнишь над поймой.

Когда на отшибе заволжского северашмель облюбовал себе шишечку клевера,то тенью покрытый, то вновь облучаемый,я прибыл на смотр облаков нескончаемый.Окрест недобитые флора и фауназабыли, поди, пионера и дауна,тем более зенками к стенке прижатуюсперва медсестру, а потом и вожатую.Джаз-бандец наш с горнами и барабанамине справился с репертуарными планами.Лишь в темном предгрозье роятся капустницы,как белые искры под сводами кузницы.

С тех пор миновали срока баснословные,то бишь временные отрезки неровные.С настырностью паводка послепотопногожизнь вырыла русло поглубже окопного.И, как рядовой ветеран на задание,я перебегаю себе в оправдание,рукой прикрывая глаза от зарницы ибез необходимой на то амуниции —к истокам: узнать, вспомянув колыбельную,с какого момента вдруг стала бесцельноюжизнь, славная целью. И брезжит той самоютот свет раскаленной своей амальгамою.

По праву века стариковскогои холостого разговорана дебошира из Островскогоя сделаюсь похожим скоро,беря не мастерством, а голосом.Ярчают в раскаленной синисноп темно-белых гладиолусовтяжелый на руках богинии платья, схожие с обносками:мы на просцениуме в рамешагаем скрипкими подмосткамии низко кланяемся яме.

И снятся памятные сызмалалощины с зыблющимся крапом.Как будто зазвала и вызналажизнь главное перед этапом.Я рано на высотах северазаматереть поторопился.Сомнамбул шмель в головку клеверауже неотторжимо впился.Мы тоже были отморозками,хотя и не смотрели порно,а засыпали с отголоскаминачищенного мелом горна.

Дёрнули с друганами,выглянули в окно,мама, а там цунами,ветрено и темно.Бивни ветвей качалисьи в беззакониирушились и кончалисьв шумной агонии.Время для передышки:чтобы побрить скулу,переменить бельишко,дать поостыть стволу.

Нынче в своей нетленкепостмодернист вполнеможет послать на сленге,мало понятном мне.В общем, пошел на «вы» яи оказался бит.Рваные, пулевыезаговором целиттвой — с прикасаньем — голос,словно берущий в пленфлоксы и гладиолус,в вазе дающий крен.

Знаю твои приколы: тягу к гуру, брахманами цыганью на рынке шумному поутру,веришь ты их посулам, сбывшимся их обманам,играм на их же поле в мрачную чехарду.Преодолев неспешно склоны и перешейки,руку кладу на сердце вспыхнувшее твоерусской надежной бабы, вовсе не любодейки,знающей в равной мере дело и забытье.Даже периферийной роли рисунок чистый,палево-травяные платьев твоих цветамог оценить Островский, первые символисты,впрочем же, и галерки честная мелкота.

Ветер продолжил тему — тему без вариацийс самым простым рефреном: зиждительным люблю.Осень придет с обвальным паводком девальваций:туго придется йене, тугрику и рублю.А у тебя прикрыта бусами из нефритасхожая с материнской дряблость между ключиц.Чуткого театрала сделай из неофита,буду читать программки вместо передовиц.То бишь аристократа сделай из демократа.Станет моим заданьем впредь бормотанье строк —оберег против века вяжущего, накатахлама через порог.

«Я давно гощу не вдали, а дома…»