Георгий Шенгели - Собрание стихотворений
1924
ГЁТЕ
Там — Фауст, Вертер, годы странствий.Здесь — тихий Веймар, герцог, перстни,И старость притупила рифмуИ зубом пробует суставы.А он в стакан венецианскийКусочек шелка черный вдвинулИ рад, что лоскуток мерцаетСквозь желтое стекло лазурью.
1924
«Вместо воздуха — мороз…»
Вместо воздуха — мороз.В безвоздушной глубине –Плоский, легкий, вырезной,Алюминиевый Кремль.На реснице у меняКолкий Сириус повис,Промерцал и отверделНеожиданной слезой.Ах, недобрый это знак,Если плачешь от красы.Это значит: в сердце нетНикого и ничего.
1924
«В окно сиял нам полдень. Сквозь решетки…»
В окно сиял нам полдень. Сквозь решеткиМы видели, как в полудневном снеПокачивались поплавками лодки,Отсвечивая в голубой волне,Мы слышали, как ржавый хруст лебедкиВ последний раз пролился в тишине,А на столе фигуры карт пестрели,И мы на них рассеянно смотрели.Нас было трое. Третий был моряк.Носил он кортик, шрам на лбу и челку,В его глазах мутнел веселый мрак:Он в баккара не игрывал без толку,Он обыграл нас и тянул коньяк,Как то и следует морскому волку,Но жуть брала: за мысом крепостнымУже бледнел, бледнел и таял дым.Да, корабли ушли невозвратимоВдаль от земли, в сияние, в простор,И только лиловатый локон дымаУказывал дорогу на Босфор,А здесь, в солончаках степного Крыма,Средь зимних роз на южных склонах горСчитающая ненависть бродилаПод кожаною курткой Азраила.Моряк зевнул лениво, из ножон,Не торопясь, двуострый кортик вынул,Подрезал вдруг один, другой погонИ с плеч сорвал, и резко в угол кинул,И, не прощаясь, быстро вышел вон.Я вымолвил: «Был человек и сгинул».А друг в ответ: «Такой не пропадет:И деньгам он и жизни знает счет».
1924
«Поникаем в тугие диваны…»
Поникаем в тугие диваны,Закрываем устало глаза,И — пускай в отдаленные страныЗолотая уходит гроза.Не откликнемся ветру и грому,Крупный запах дождя не вдохнем.Скука шорхает мышью по дому,А мышами уютнее дом.Пусть гремит и грохочет на воле,Напрягается времени бег.От работы, и страсти, и волиБеспримерно устал человек.И печальное право и счастьеОпоздавшим родиться даны:В безжеланье и в безучастьеУспокоить последние сны.
1924 (?)
АЙСИГЕНА
Общая матерь, земля, будь легка над моей Айсигеной,Ибо ступала она так же легко по тебе.
МелеагрКто изваял ей каблучокИз пальмы золотой,Чтобы паркет орхестрой легПод легкою пятой?Кто ионийские глазаЕй настежь распахнул,Когда веселая грозаГорами гонит гул?Кем ключевой расплескан смехНад бедной жизнью той,Где в прахе распластался грехПод легкою пятой?О, стрелка звонкая моя,О, Айсигена, Ты!..Зачем ты вьешь, тоску тая,Венок из высоты?Как будто хочешь закрепитьНавеки твой полет?Венком ли можно умолитьЗемли могильный гнет?Как ни тоскуем, все уйдемМы в Прозерпинин домИ асфоделевым венкомВенчаться будем в нем.Но будет мать-земля легкаТем, кто не мял цветы,А ведь нежнее ветеркаПо ней порхала ты!
1924
«Засинели с неба снежного…»
Засинели с неба снежного,Как былые мечты мои,Волей ветра неизбежногоМягко прорванные полыньи.Вверх плеснуло сердце тесное,Точно слыша призыв трубы:Там Медведица небеснаяЗапрокинулась на дыбы.И лепешкой белой падает,Быстро падает в глубь луна,Ветром оттепели радуетНеожиданная весна.Мнится: выйду, — за воротамиЛукоморье легло дугойС опаданьями и взлетамиПены белой и голубой.И опять под легкой ношеюЗачертит по волнам ладья,И опять такой хорошеюСтанет бедная жизнь моя!
1924
«Ну что же: кончено! Ушла теперь и ты…»
Ну что же: кончено! Ушла теперь и ты.А время так же пролетает,И полная луна спокойно с высотыНад белой церковью сияет.Была ты взбалмошной, доверчивой и злой,Свободу звонкую и звонкий стих любила,Но женская ладонь горячею золойВ меня сыпнула, ослепила.Зрачок дымящийся тебя не различал.Я верил: ты всегда была и есть со мною,И всюду полетишь, куда б я ни помчал,Покорной будешь и ручною.И не тебе — другой я посвящал стихи.С тобою некогда и незачем мне былоДелить и трезвый ум, и резвые грехи,И на ночь не тебя рука моя крестила.О, как ты мучилась, как ревновала ты!И тихо умерла второю ночью мая.И мертвая луна льет холод с высоты,Твой трупик худенький лучами обнимая.Да, майской полночью мне стало тридцать лет.Томительно влачусь под ношею земною.О, молодость моя! Тебя со мною нет!Да и меня теперь уж нет со мною!..
1924
«Окно одно и смотрит в коридор…»
Окно одно и смотрит в коридор;Обои цвета кирпича и ржави,И в комнате прохлада, темнотаИ восковая тишина паркетов.А за окном, за галереей ломкой, –Сияющий в июльском полдне двор;Мерцают стены, черепица рдеет,А из-за крыши выдвинулся купол,И на кресте, видавшем генуэзцев,Уснули голуби, — их грудь слегкаПод смуглым блеском меди розовеет…Окно одно.К нему прильнул мой тростниковый столик,И беленькая Женя в белой рамкеОтворотилась от сиянья полдняИ смотрит на меня… Мне двадцать лет…Мне двадцать лет, и я люблю работать,Я рад, когда могу сюда вернуться,К моим листкам, исписанным стихами,К моим тетрадям, где пытался яСлить воедино Штирнера и Канта,К моим английским перьям и печаткам,Карандашам — что иглы заостренным,Все в первоученическом порядке,И я — поэт, и я — пишу, люблю…Пойду гулять на мол иль на бульвар,Иль в шахматы играть, иль на свиданье,И, точно тайна сладкая, дрожитВоспоминанье о тетрадях ждущих,О Штирнере, о перьях и печатках…Так институтка помнит и хранитСвой первый поцелуй гардемарина.Теперь мне тридцать. Всё ушло, ушло.Нет Жени. Кант забыт. Мой стол заваленГазетами, засыпан пеплом. ЯК нему сажусь на полчаса в неделю.Стихи искусней, и статьи умней,И платят много. Но сама работаСтоль постарела, опостыла так,Что я готов читать Шерлока Холмса,Чтобы о ней еще хоть час не думать…Таков закон. И через десять летЯ, где-нибудь в больнице дотлевая,Припомню вдруг с сегодняшней тоскою,С сегодняшнею жалостью к себе,Не тот июльский полдень, не окно,Глядящее на генуэзский купол,А нынешнюю комнату мою,И пыльный стол, и желтые газетыИ прохриплю: «Как было хорошо!»
1924
«Всё, что надо, есть: и лампа…»
Всё, что надо, есть: и лампа,И бумага, и тишина, –Что же гипсовая немотаЗаливает мои слова?Да ведь если они и мертвы,Если надобен слепок с них,Неужели скульптор не понял,Что заливает он пустоту?Что когда он разымет глыбку,То неровный крохкий провалЗазияет, как могилка,В слишком встряхнутом кирпиче?И тогда — пусть кличут звоны,Пусть христосуются вокруг, –Самый старый вздохнет и скажет:«А кому-то уже пора!»
1924
«Зачем приносишь на твердых ботфортах…»
Зачем приносишь на твердых ботфортахПесок голубой с далеких пляжей,На пробковом шлеме зачем мерцает,Как будто ветром полна, кисея?В углу моем темном жучок стрекочетВ старинных книгах, в тугих переплетах,Мне здесь уютно, здесь я пригрелся,И ровною ниткой свивается жизнь.Ты помнишь: смеющийся чревовещательОткидывал крышку с пустой шкатулки,И кто-то кричал, бормотал оттуда:«Оставь, закрой же, я здесь привык».
1924
