Евгений Долматовский - Добровольцы
Глава девятнадцатая
ФРИЦ И ГУГО
В горах закат холодный пламенеет.Все кончено. Последний сдан редут.Они отходят через Пиренеи.Так тяжело, так медленно идут,
Как будто камни родины магнитомПритягивают гвозди их подошв.Идут по скалам, наледью покрытым,И снег над ними переходит в дождь.
Ты мачехой им станешь иль сестрою,Земля, где воевала Жанна д'Арк?Они цепочкою идут и строем,На рубеже встречает их жандарм.
Урок свободы здесь они получат,Привольно будут жить в своем кругу,За проволокой ржавою колючей,На диком и пустынном берегу.
Но кто это среди солдат и женщинТак скорбно завершает этот марш,Не по погоде — в выгоревшем френче,Ступая в грязь лохмотьями гамаш?
Неровно и прерывисто дыханье,И краснота у выцветших ресниц…Да это метростроевский механик,Солдат Испании, товарищ Фриц.
Живых товарищей он вспомнить хочетИ подытожить счет своих потерь…С ним был Уфимцев — летчик и проходчик,Родригес Карлос… Где же он теперь?
Или на дне Бискайского заливаТот пароход, что вез его домой?А может, он, веселый и счастливый,Сейчас уже в Москве, в Москве самой?
…Сосною пахнут свежие заборы,Цементной пылью дышит ветерок,И метростроевцы полны задора,Разучивают песню, как урок.
«Но ведь и я учился в этой школе,Ушел оттуда в европейский мрак.Хозяйку молодую звали Лелей…Ну да, Эллен, Еленой, точно так.
А мужа — Колей… Молодые люди,Они не знают настоящих бед.В Москве сейчас, наверно, вечер чуден,Пять красных звезд горят на целый свет…
Таят секрет рубиновые грани:Под башнею кремлевской, как ни стань,Заметь — откуда ты на них ни глянешь,К тебе обращена любая грань».
«Камрад, не спать!» Чудесное виденьеИсчезло. Под ногами скользкий лед.Ущелье прикрывает смутной теньюРеспубликанской армии исход.
И вспомнил Фриц еще страну иную,Что тоже родиной ему была,Сегодня превращенную в пивную,Где он не ищет места у стола.
Берлин — угрюмый, серый… Как там Гуго,Ужель врагу отдался целиком?В Москве он был ему пускай не другом,Но сотоварищем и земляком.
Конечно, после русского простораПопав в скупой коричневый мирок,Людского униженья и позораОн выдержать, он вынести не мог,
И, увлеченный этой общей болью,Он выбрал трудный и опасный путьСвободы, пролетарского подполья,Чтоб немцам честь и родину вернуть;
Изгнанникам он путь откроет к дому,И вместе мы о Веддинге споем.Все было, к сожаленью, по-другому,Ошибся Фриц в товарище своем.
Вернувшись из кайтановской бригады,Наш скучный Гуго строил автострады.Став у начальства на счету отличном,Решил он, что сбылись его мечты:Пора заняться и устройством личным —Построить домик, посадить цветы…
Есть под Берлином двухэтажный Цоссен,Предместье. Там в почете бук и граб,По гравийным дорожкам ходит осень,И листья как следы гусиных лап.
Жена, она немножко истеричка.Нужны ей свежий воздух и покой.Почти бесшумно ходит электричка,До центра города подать рукой.
К семи он возвращался из Берлина,Калитка отворялась перед ним.Как славно вечерами у каминаМолчать, дыша покоем нажитым!
Не надо радио! Путем воздушнымОно несет земли тревожный гул.Стал тихий Гуго жадным, равнодушным,В нем человек как будто бы уснул.
Газету он смотрел лишь в воскресенье.И как-то раз, средь сонной тишины,Прочел заманчивое объявленье:В Финляндию бетонщики нужны.
Сначала Грета слушать не хотела:«Ты не поедешь! Там такой мороз!..Однако это денежное дело!»И дальше разговор пошел всерьез.
Он тронулся с контрактом на полгодаИ вскоре с перешейка написал,Что тут совсем не страшная погода,Хотя всегда туманны небеса.
Он строил замечательные дотыСо лбами двухметровой толщины.Был как гранит бетон его работы,Стальные прутья насмерть сплетены.
Шли крепости рядами, образуяНепроходимый каменный порог,И узкие прямые амбразуры —Глаза войны — смотрели на восток.
Зачем они? Ему какое дело!Так нужно финнам. Не его печаль.Достаточно ли масса затвердела —За это он как мастер отвечал.
И лишь однажды, в щелку капонираУвидев смутный северный рассвет,Он вспомнил молодого бригадираИ всех, с кем подружился он в Москве.
Земля их там, за лесом, недалеко.А вдруг они увидели его?Как ученик, не знающий урока,Не в силах он ответить ничего.
Воспоминанье вспыхнуло и сразуПогасло, не задев его души.А перед амбразурой узкоглазойСухой, как жесть, чертополох шуршит.
Глава двадцатая
ПОД ЛЕНИНГРАДОМ
Ребята! Товарищи! Снова мы вместе.В квартире Кайтановых шум и веселье.Споемте московских строителей песню,Как пели отцы — с подголоском, артелью.
Попразднуй немножко, мое поколенье,Осталось для праздников времени мало.Уфимцев поет. У него на коленяхНаследник Кайтановых двухгодовалый.
Он гладит пшеничные волосы тезкиМогучею лапищей против прически.«Я кем прихожусь ему? Дядькой, наверно?А если по-старому — крестным примерно.
Сказали б, что парень, какого он роста —Привез бы ему кое-что из одежи.Ведь этот костюмчик — сплошное уродство.И эти ботинки — страшилища тоже.
Насчет барахла, я скажу вам по чести,От стран заграничных мы очень отстали».«Нам, Славушка, адрес был твой неизвестен,А знали б его, о другом бы писали:
Спросили бы про самолеты и танки,Спросили б еще, хороши ли испанки».Но Леля смекнула, что шутка не к месту,Что Славик никак не забудет невесту,
И, чтобы уйти от безрадостной темы,Сказала: «Вот премию выдали Коле,Приемник трехламповый новой системы.Давайте послушаем радио, что ли!»
В приемнике, будто бы шелест снаряда,Сигналы тревоги я отблеск зарницы:Нарушена мирная жизнь Ленинграда —Снаряд разорвался на финской границе.
…На вокзале ЛенинградскомЖдут отправки поезда,«Здравствуй, Женька!»«Колька, здравствуй!»«Ты куда?»«А ты куда?»
«Я туда, куда и ты».«Ты туда, куда и я».Собрались без суетыНеразлучные друзья.
Свет на штык снежинки нижет.Комсомольский эскадронВ тесный тамбур вносит лыжи,Занимает свой вагон.
Эти палки из бамбука —Замечательная штука,А заплечные мешкиУдивительно легки.
Леля два часа на кухнеКоле жарила гуся.У нее глаза опухли,Извелась, бедняжка, вся.
«Знаешь, — говорит мне Коля, —Я по дому дал приказ:Лельке просто не позволилПровожать на поезд нас.
Полагаю, при отъездеНи к чему бойцу слеза,А у ней на мокром местеНенаглядные глаза».
Добровольцы из Москвы,Полушубочки новы.Все в хрустящих, как капуста,Свежих кожаных ремнях.На перроне стало пусто,Стук колес, и путь в огнях…
А когда огни погасли,Тень рванулась вслед, неся,Как снаряд в застывшем масле,Тяжеленного гуся.
Тень одна стоит, рыдая,Весь в слезах несчастный гусь.Литеров не предъявляя,Увязалась с нами грусть…
Мы расстались в Сестрорецке.Я в редакцию был взят.К западу, сквозь ветер резкий,Лыжный двинулся отряд.
Край гранитный, край озерный,Предстоит немало мук,Но я верю — пустит корниВоткнутый в сугроб бамбук.
Мог бы я вести рассказО редакции армейской,Что стоит у перелеска,Возле Райволы как раз.
Полчаса езды до боя.Грузовик, когда рассвет,Лирика берет с собоюВместе с пачками газет.
Но, друзья, в романе этомРечь идет не обо мне.Всем известно, что поэтамПобывать пришлось в огне.
Пусть о том другие пишут.Ты служи, мое перо,Жизни выросших мальчишек,Что построили метро.
Ночь… В разрывах и ракетахФронтовые небеса.Мне приказано в газетуО разведке написать.
Словно балахонов клочья —Облака.И ветер лют.В тыл врага сегодня ночьюДесять лыжников пойдут.
Им придется разобраться,Что за крепость залеглаПеред войском ленинградским,Как бетонная скала.
Эта сложная задачаДобровольцам по плечу.Старшим кто у них назначен?С ним я встретиться хочу.
Я приполз на край передний,Но, к несчастью, опоздал.Только что боец последнийДал фонариком сигнал:
Мол, порядок, до свиданья,Ряд траншей прошли уже.Мне осталось ожиданье:Хочешь — грейся в блиндаже.Хочешь — наблюдай отсюда,Спрятавшись за валуны.Мир — серебряное чудоВ свете северной луны.
Кто в разведке этой старший?Кто ползет через снега,Силой меряется, вставшиПеред крепостью врага?
Никаких известий нету.Вьюга зализала след.Время близится к рассвету,Меркнет мертвый свет ракет.
Край передний виден плохо.Различить во мгле могуЛишь кусты чертополохаЧерной жестью на снегу.
Только у луны в орбите,В смутном небе январяМерно ходит истребитель,На себя огонь беря.
С финской линии зениткиК «чайке», словно для игры,Тянут золотые нитки,Мечут красные шары.
Что за «чайка»? Что за летчикВ небе ходит без конца?Вьется, вьется, словно хочетНа земле прикрыть птенца?
Вот и утренние пулиСерый воздух рвут, как шелк.Все разведчики вернулись,Только старший не пришел.
Глава двадцать первая
