Георгий Раевский - Одинокий прохожий
иудейских. Он пришел к Иисусу ночью.
Иоанн. З.
Простых людей бесхитростные тяжбыИ грубый быт. «Он первый!» — «Он ударил…»— «Мой дом» — «Мои волы» — «Моя пшеница».Придя домой, он с наслажденьем сбросилС себя весь этот груз обид и жалоб,Как плащ, отяжелевший от дождя,И сел на лавку. Теплый пар над миской,Слова молитвы, трапеза и отдых,Заботливый уклад неторопливойИ крепкой жизни. Молча за работуЖена уселась, медленно клубокРазматываться начал мягкой шерсти.Совсем стемнело. Свежестью вечернейИз сада потянуло. СиротливыйЗвенящий звук донесся с вышиныИ замер. «Журавли летят на север —Жена сказала. — Никодим, ты спишь?»Он слышал, как она тихонько вышлаИ притворила дверь. Тогда широкоРаскрыв глаза, он посмотрел во мглу,Прихлынувшую к дому, — и опятьВ который раз за эти дни — такаяВнезапная и страшная тревогаСдавила сердце, что почти со стономОн встал. И несколько минут стоялБез всякого движенья, напряженноПрислушиваясь к тишине. И вдруг,Как будто бы его толкнуло что-то,Он вышел из дому и побежал,Всё ускоряя шаг, и мрак и ветерЕму навстречу бросились, и листья,Шершаво задевая лоб и руки,Незримо зашумели вкруг него.Он выбежал из рощи на дорогу,Свернул направо, и почти невольноЗамедлил шаг: там, из-под щели двериВиднелась узкая полоска света.Он сам не помнил, сколько он стоял,Не отрывая глаз от этой узкойИ тоненькой полоски, прижимаяНевольно руки к сердцу, чтоб унятьЕго биенье. Наконец он постучался.И сразу всё: растерянность, тревога,И нарастающее напряженье,Всё рухнуло, когда тот самый голосСказал ему: Войди. И он вошел.До самой смерти он ее запомнил,Ту комнату. Налево в полумракеСпал юноша; прядь золотых волосЛежала на щеке, ее пороюЧуть колебало спящего дыханье.Еще запомнил он ночной светильник,И на столе свои большие руки,И глиняный кувшин чуть-чуть поодаль,И тишину: такую тишину,Что мотылек, влетев, не закружилсяВокруг огня, но сел, расправил крылья,И осторожно вылетел во мрак.
Петр
Как будто, было все это вчера.Светало. Люди на дворе стояли,Поеживаясь около костра,На грубых лицах отсветы мелькали.
И выделившись вдруг из темноты,Служанка хриплым голосом сказала:«Постой, постой, сдается мне, и тыИз них…» — И он испуганно сначала,
Потом все жарче клясться стал: «Не я…Не знаю…» — Нет, довольно притворяться:Причем здесь тот, другой? — Не он, а я,Я сам готов не трижды отказаться,
Не ночью, — здесь, сейчас, средь бела дня,Вслух, про себя, теряясь, отступая, —О, только бы не тронули меня!О ком вы? — Нет, не помню, нет, не знаю.
«Я пас чужих свиней. Я насмехался…»
Я пас чужих свиней. Я насмехалсяС левитом вместе над лежащим братом.Как раб, я в винограднике работал.Светильник мой погас. Одежды брачнойНет у меня. И вот уж в третий разКричит петух, и с плачем закрываяЛицо руками, я бегу — и вижуШирокую и белую от пылиДорогу: двое под руки ведутСлепого Савла; он идет и плачет.Куда мне броситься? На берег моря?Там чудных рыб трепещущий улов,Там синяя волна Тивериады.В поля? — Там те же самые колосья,Которые срывая, растиралиУченики, и высоко над нимиЗвенели жаворонки в чистом небе.— И я бегу вдоль тесных узких улиц,Среди движенья, суеты и шумаМелькающей толпы, — и вдруг, свернувВ какой-то переулок, попадаюВ убогую и маленькую церковь.Темно и тихо. Лишь неподалекуЧуть видный в полумраке человек,К груди прижавший руки (где я виделЕго лицо?) стоит и что-то шепчет.Я подхожу к нему, и вдруг с тревогой,Со страхом, с трепетом, с восторгом слышуТе самые слова, которых мнеО, как давно недоставало: «Боже,Будь милостив мне грешному!»
«Из множества разрозненных колосьев…»
о. Димитрию Клепинину
Из множества разрозненных колосьев,Несущих полновесное зерно,Из многих спелых виноградных гроздьев —Единый хлеб, единое вино.
Ты видишь: в каждом злаке и растенье,Которые берет рука твоя,Уже сокрыт закон преодоленьяРаздельности земного бытия.
И тех, кто в борозды бросает зерна,И тех, кто собирает виноград,За долгий труд, спокойный и упорный,Вино и хлеб сполна вознаградят.
1941ТРЕТЬЯ КНИГА (Париж, 1953)
«Твое лицо, твои черты, земля…»
Твое лицо, твои черты, земля,В глубоких складках, трещинах, морщинах:Леса, холмы, овраги и поля,Снег на вершинах и туман в долинах.
Проснулся в логовище зверь лесной,Навстречу солнцу вылетела птица,Выходит человек на труд дневной,И легкий дым над кровлею струится.
Тысячелетие — единый день.Душа моя, будь только — слух и зренье!Ты видишь: от горы большая теньЛегла на землю, как благословенье.
«Едва склонится день и синей мглой…»
Едва склонится день и синей мглойОденутся и лес, и дол, и склоны, —Как глухо нарастающий прибой,С земли несутся жалобы и стоны.
Пустыня стонет, что она — не сад,Колючий терн хотел бы стать цветами,Крылатой птицею — ползучий гад,Сыны земные — пламени сынами.
Как Божья риза, этот чудный мирЗадуман был и радостным, и светлым, —И вот лежит он нищ, и наг, и сир,И время падает остывшим пеплом.
To little Maria
Все знание, что долгими годамиКопил и собирал, хранил и помнил,Сегодня же, сейчас, сию минутуЯ отдал бы, — когда б дано мне было,Дитя, твоими чистыми глазамиВдруг заново увидеть этот мир:Мир тишины, и радости, и света,Которые не тень беды грядущей,Но птицы озаренное крылоСпокойною дугой пересекает.Подумать страшно, друг мой синеглазый:Такая же кудрявая головка,Как и твоя, быть может, прижималасьК широким складкам мягкого хитона,Когда над нею тихо прозвучало:«Пока не станете, как дети…»
«В ярко освещенном зале…»
В ярко освещенном залеМальчик, с тонкими руками,С худеньким лицом, играетНа прекрасной, легкой скрипке, —И наполнен самый воздухПением и тишиной.А снаружи — мрак и холод,Где-то рядом притаившись,Сумрачно подстерегаютИ его, и этот странный,Неожиданною птицейЗалетевший чудный голос…Броситься туда, к эстраде,Оградить его руками,Не отдать… Последний, чистыйОсторожный звук, — и сразуТяжкий гром аплодисментов.Господи, как страшно хрупко,Как предельно беззащитноВсе, что хочет, что стремитсяРассказать земным о небе.
«Поезд несется, птица летит…»
Поезд несется, птица летит,Дерево всеми ветвями шумит,Легкое облако мчится.На виадуке — далекий свисток…В поле пустом — без путей, без дорог —Тень молчаливо ложится.Я не заметил, как день отошел…Господи, что ж это? — Свет отошел!
«Сначала — пятно голубое…»
Сначала — пятно голубое,Потом — голубая река, —И вот уже над головоюРазорванные облака.
Их мирное серое стадоСместилось, уходит, ушло…О, Господи, много ли надо,Чтобы стало легко и светло!
«Безлюдный сад за невысоким домом…»
