Давид Самойлов - Избранное
Старый город
Трудолюбивые пейзажи,Возделанная красота.И все круглей холмы, все глажеИ все отраднее места.
Тевтонский орден и Ливонский —Чванливых рыцарей орда —В своем ленивом пустозвонствеЗдесь не оставили следа.
Зато ремесленные швабыИ местный работящий людСвои понятья и масштабыНавечно утвердили тут.
Они ценить привыкли место,И город, окружен стеной,Залег извилисто и тесно,Как мозг в коробке черепной.
И разум прост, и тверд, и скромен.И облик крыш над головойПодобен сомкнутым ладоням,Прошедшим обжиг вековой.
Дворик Мицкевича
Здесь жил Мицкевич. Как молитваЗвучит пленительное: Litwo,Ojczyzno moja. Словно мореНакатывается: О, Litwo,Ojczyzno moja.Квадратный дворик. Монолитно,Как шаг в забое,Звучит звенящее: О, Litwo,Ojczyzno moja!И как любовь, как укоризна,Как признак боли,Звучит печальное: Ojczyzno,Ojczyzno moja.Мицкевич из того окошкаГлядел на дворик,Поэт, он выглядел роскошно,Но взгляд был горек.Он слышал зарожденье ритма.Еще глухое,Еще далекое: О, Litwo,Ojczyzno moja!
Над Невой
Весь город в плавных разворотах,И лишь подчеркивает дальВ проспектах, арках и воротахКлассическая вертикаль.
И все дворцы, ограды, зданья,И эти львы, и этот коньВидны, как бы для любованьяПоставленные на ладонь.
И плавно прилегают водыК седым гранитам городским —Большие замыслы природыК великим замыслам людским.
«Подставь ладонь под снегопад…»
Подставь ладонь под снегопад,Под искры, под кристаллы.Они мгновенно закипят,Как плавкие металлы.
Они растают, потекутПо линиям руки.И станут линии рукиИзгибами реки.
Другие линии рукиПролягут как границы,И я увижу городки,Дороги и столицы.
Моя рука как материк —Он прочен, изначален.И кто-нибудь на нем велик,А кто-нибудь печален.
А кто-нибудь идет домой,А кто-то едет в гости.А кто-то, как всегда зимой,Снег собирает в горсти.
Как ты просторен и широк,Мирок на пятерне.Я для тебя, наверно, бог,И ты послушен мне.
Я берегу твоих людей,Храню твою удачу.И малый мир руки моейЯ в рукавичку прячу.
Из детства
Я — маленький, горло в ангине.За окнами падает снег.И папа поет мне: «Как нынеСбирается вещий Олег…»
Я слушаю песню и плачу,Рыданье в подушке душу,И слезы постыдные прячу,И дальше, и дальше прошу.
Осеннею мухой квартираДремотно жужжит за стеной.И плачу над бренностью мираЯ, маленький, глупый, больной.
Карусель
Артельщик с бородкойВзмахнул рукавом.И — конь за пролеткой,Пролетка за конем!
И — тумба! И цымба!И трубы — туру!И вольные нимбыБерез на ветру.
Грохочут тарелки,Гремит барабан,Играет в горелкиЦветной балаган.
Он — звонкий и легкийПошел ходуном.И конь за пролеткой,Пролетка за конем.
То красный, как птица,То желтый, как лис.Четыре копытцаНаклонно взвились.
Летит за молодкойПлаточек вьюном.И — конь за пролеткой,Пролетка за конем!..
Сильнее на воротПлечом поднажать,Раскрутишь весь город,Потом не сдержать.
За городом роща,За рощею долПойдут раздуваться,Как пестрый подол.
Артельщик хохочетЕму нипочем:Взял город за воротИ сдвинул плечом.
Старик
Старик с мороза вносит в домОхапку дров продрогших.В сенях, о кадку звякнув льдом,Возьмет железный ковшик;
Водой наполнит чугунок,Подбросит в печь полешки.И станет щелкать огонекКаленые орешки.
Потом старик найдет очки,Подсядет ближе к свету,Возьмет, как любят старики,Вчерашнюю газету.
И станет медленно читатьИ разбираться в смыслеИ все событья сочетатьВ особенные мысли.
Аленушка
Когда настанет расставаться —Тогда слетает мишура…Аленушка, запомни братца!Прощай — ни пуха ни пера!
Я провожать тебя не выйду,Чтоб не вернулась с полпути.Аленушка, забудь обидуИ братца старого прости.
Твое ль высокое несчастье,Моя ль высокая беда?..Аленушка, не возвращайся,Не возвращайся никогда.
Черный тополь
Не белый цвет и черный цветЗимы сухой и спелой —Тот день апрельский был одетОдной лишь краской — серой.
Она ложилась на снега,На березняк сторукий,На серой морде битюгаЛежала серой скукой.
Лишь черный тополь был одинВесенний, черный, влажный.И черный ворон, нелюдим,Сидел на ветке, важный.
Стекали ветки как струи,К стволу сбегали сучья,Как будто черные ручьи,Рожденные под тучей.
Подобен тополь был к тому жИ молнии застывшей,От серых туч до серых лужВесь город пригвоздившей.
Им оттенялась белизнаНа этом сером фоне.И вдруг, почуяв, что весна,Тревожно ржали кони.
И было все на волоске,И думало, и ждало,И, словно жилка на виске,Чуть слышно трепетало —И талый снег, и серый цвет,И той весны начало.
Наташа
Круглый дворс кринолинами клумб.Неожиданный клубстрастей и гостей,приезжающих цугом.И откуда-то с полуиспугом —Наташа,она,каблучками стуча,выбегает, выпархивает —к Анатолю, к Андрею —бог знает к кому! —на асфальт, на проезд,под фасетные буркалы автомобилей,вылетает, выпархивает без усилийвсеми крыльямидевятнадцати лет —как цветок на паркет,как букет на подмостки,—в лоск асфальтаиз барского особняка,чуть испуганная,словно птица на волю —не к Андрею,бог знает к кому —к Анатолю!..Дождь стучит в целлофанпистолетным свинцом…А она, не предвидя всего,что ей выпадет вскоре на долю,выбегаетс уже обреченным лицом.
«Музыка, закрученная туго…»
Музыка, закрученная тугов иссиня-черные пластинки,—так закручивают черные косыв пучок мексиканки и кубинки,—музыка, закрученная туго,отливающая крылом вороньим,—тупо-тупо подыгрывает тубарасхлябанным пунктирам контрабаса.Это значит — можно все, что можно,это значит — очень осторожнорасплетается жесткий и черныйконский волос, канифолью тертый.Это значит — в визге канифолиприближающаяся поневоле,обнимаемая против воли,понукаемая еле-елев папиросном дыме, в алкоголежелтом, выпученном и прозрачном,движется она, припав к плечу чужому,отчужденно и ненапряженно,осчастливленная высшим дароми уже печальная навеки…Музыка, закрученная туго,отделяющая друг от друга.
«Странно стариться…»
