Пьесы [сборник] - Жан Жене
ВАРДА (с яростью). Здесь — здесь любовь в бардаке.
Вверху появляется Кади, пришедший из левой кулисы. Он выйдет через задник, но до того.
ОММУ. Как так, Кади? Под дождь! Прекрасно же оно будет, твое прекрасное правосудие, которое ты сделаешь таким прекрасным…
КАДИ (смеясь). Да туда его растуда, это правосудие, если я его для вас сделал таким прекрасным. Делайте с ним что хотите.
ОММУ. Оно ж твое…
КАДИ (смеясь). Больше не мое. Вещи перестают принадлежать тем, кто смог их сделать прекраснее. Освободившиеся, освобожденные, прыткие, они удирают и отправляются жить восвояси, на ком, на чем, как жить — мне наплевать и мне насрать…
Женщины отвечают взрывами хохота.
Став лучше и красивее, ловки и окрыленны, они с признательностью оставляют того, кто сделал их лучше. А с их уходом — больше ничего, голяк, зеро, хана! (Смеется.)
И тут становится слышно, как вдалеке, словно где-то в полях, насвистывают марш. Персонажи у края водопоя и в борделе поднимают головы, как бы глядя куда-то очень далеко и ввысь. Тут сзади ширмы второго плана появляются еще ширмы, покрытые непристойными рисунками, и солдаты, их рисующие.
МАЛИКА (весело). Ничто не остановит их, наших молодцов, ни грязь на сапогах, ни дождь по шапке… (Слушает.) Вечер наступил, и они возвращаются в расположение… без сил…
СОЛДАТ (весело). Вот они!
МАЛИКА. Весь день они убивали, резали, душили…
ДЖЕМИЛЯ. И они посвистывают?
НЕДЖМА И ОММУ. Вот они!
МАЛИКА (Джемиле). Быстро же они научились. Наверное, в каждом взводе есть фонограф, и он играет одну и ту же мелодию весь день и всю ночь.
ДЖЕМИЛЯ. Может быть, очень скоро вокруг нас, если они так хорошо свистят и если они ходят, дергая задницей, как америкашки, может быть, мы…
ВСЕ ПЕРСОНАЖИ НАВЕРХУ (вместе). Вот они! Послушайте! У них есть военная музыка!.. И убивают они из автоматов… У них есть знамя…
ВАРДА (орет). Нет! Нет! Не я! Я никогда не буду полоскаться, никогда меня не будет развевать ветер!
ОММУ. А прежде чем идти в атаку, я очень надеюсь, что они пьют вино, что запрещает Коран. Уж если впали в грех перед Священной Книгой, то они на все способны! Очень надеюсь…
КАДИ (солдату, внимательно оглядывая его сверху донизу). Ну да. В смысле домашнего обмена вы, с вашей стороны, успеха добились.
Далее сзади и сверху ширм с рисунками появляется в ряд множество белых ширм, сделанных из рамки и прозрачного листа бумаги. То есть за разрисованными ширмами следует поместить станок. В двух четвертях круга, находящихся справа и слева, — множество арабов, мужчин и женщин. Среди них: Си Слиман, Неджма, Брахим, Мустафа и Пьер, французский солдат. Слева, за бумажной ширмой, видна фигура женщины, она в нерешительности… В центре — ширма, перед которой появится Мать, а потом — Лейтенант и солдаты. Все арабы заходятся в тихом смехе. Наконец персонаж, который хотел пройти, прорывает бумагу ширмы. Это Кадиджа.
КАДИДЖА (кажется, она в полном порядке, и также заходится в тихом смехе. Потом перестает смеяться и вытирает слезы на глазах). Ну вот! (Снова смеется.)
СИ СЛИМАН (потихоньку смеясь). Ну вот!
КАДИДЖА (снова смеется). Вот это да!
СИ СЛИМАН (согласно). Да-да!
КАДИДЖА (оглядываясь). А сколько разговоров!
СИ СЛИМАН. А что такого? Уж и пошутить нельзя.
КАДИДЖА (смеясь все меньше и меньше). Все верно… но все-таки… кто б мог подумать? (Внезапно встревожась.) Скажите мне, долго я не приходила?
ПЬЕР. Ты была убита в пятнадцать двадцать четыре, время верхнее, там, и вот ты здесь, три дня спустя.
КАДИДЖА (глядя на него). А… что делаешь здесь ты? Ты не из наших?
СИ СЛИМАН. Из наших или нет, но он здесь. Мы не можем его убить, то есть дать ему жизнь, придется его терпеть. Он умер от тромбоза. Возможно, это ошибка… Не знаю…
КАДИДЖА (улыбаясь). И что мы должны делать?
НЕДЖМА. Ничего. Нечего делать. Обычно время — это как кофе, течет и в фильтре задерживает несчастья; теперь же время не течет.
КАДИДЖА. Что же оно делает?
СИ СЛИМАН. Больше ничего, как и мы все.
КАДИДЖА. Ему скучно?
СИ СЛИМАН. Если спросишь, оно не говорит.
КАДИДЖА. Значит, оно не говорит.
СИ СЛИМАН. Ты заикаешься.
КАДИДЖА. Здесь, кажется, не отдают себе отчета в том, что я сделала для них там. Я организовала восстание, повела за собой людей и нашла смерть ради свободы.
БРАХИМ. Честно говоря, нам на это плевать. Все умирают каким-то образом.
КАДИДЖА. Другие мертвецы, ладно, но и мусульмане тоже?
БРАХИМ (улыбаясь). Это пока, чтобы нам не было непривычно. После…
КАДИДЖА. После чего? Какие «после», если никакого времени?
СИ СЛИМАН (улыбаясь). Времени никакого, но есть другое, столь же таинственное для нас, как время для живущих.
Кажется, все замечтались, в прострации.
КАДИДЖА. Но тогда, если здесь все свои, мы продолжаем бороться? Мы по-прежнему можем помочь тем, наверху?
СИ СЛИМАН. Помочь стать тем, чем мы хотели стать, когда там были?
КАДИДЖА. Да.
Все опять заходятся в очень тихом смехе.
БРАХИМ. Это значит: заставлять нас умирать меньше. А умирать надо всегда больше.
КАДИДЖА. А ведь там еще остается часть меня самой…
СИ СЛИМАН. Что?
КАДИДЖА. Тот образ, который я там оставила… Могу я его увидеть?
СИ СЛИМАН. Ты хочешь знать, известно ли им, что целых двадцать лет ты продавала себя солдатам? Об этом узнали все не позже чем через месяц.
Внезапно самая дальняя от публики ширма зажигается мягким светом. Она совершенно черная, без малейшего рисунка. Внизу появляется Мать, она тянет за портупею убитого солдата. Все мертвецы поднимают головы (хотя Мать находится ниже их), чтобы посмотреть на нее.
МАТЬ (со стоном)…и океана! Царь мира и океана… (Она задыхается.)…Рубиновыми, под вашими коронами рубиновыми вы волочите телегу с отбросами…
КАДИДЖА (глядя вниз). Это мать Саида, свекровь Лейлы!..
СИ СЛИМАН. Мы уже довольно долго наблюдаем, а она делает одну глупость за другой… Она, которая обычно так умна, теперь, похоже, подыхает в обратном направлении, да к тому же ни к селу ни к городу.
МАТЬ (все так же таща труп). Ох, ох, я намокаю! Стоило сказать два-три слова про океан, и вот я вся мокрая!.. Боги суровы. Но когда они узнают, из чего я сделана, то они, Боги, призадумаются…
КАДИДЖА. Где она сейчас?
СИ СЛИМАН. Нигде. Но еще не совсем нигде. Она будет
