Пьесы [сборник] - Жан Жене
МАЛИКА. Лучше уж плыть по течению… (Шьет.) Только бы солнце не отняло воду у деревни, а то как же нам мыться?
Пауза.
Отряд спустится вниз часам к восьми… те из них, кто не останется там. Тогда будет наплыв. Выстрел. (Тихо смеется.) Да, признаю, они там, наверху, на холмах, свое дело знают!.. Нигде не сыщешь, даже в Библии, убийц таких проворных… убийц таких отважных… (Снова смеется.)…Не хотела бы я быть ни дочкой, ни матерью, ни женой, ни бабкой и ни внучкой француза, попавшегося в лапы наших воинов! (Смеется.) Я бы уже не осмелилась прийти к его могиле и возложить туда пластмассовые цветы.
Выходит арабский солдат с «кольтом».
Ты обратно наверх?
СОЛДАТ. Если я пришел сюда расслабиться, это не значит, что я уже на пенсии.
МАЛИКА. Войны для тебя маловато?
СОЛДАТ. Тебе-то на что жаловаться? Малика. Я задала вопрос.
СОЛДАТ (поколебавшись). Прежде всего, воюют не ради удовольствия, а чтобы победить.
Небольшая пауза.
Удовольствие должно находиться рядом с войной, а не внутри ее. (Застегивается до конца и уходит.)
Малика пожимает плечами. Появляется Варда.
МАЛИКА. Слышно, как течет вода, когда ты моешься. Ты плещешь…
ВАРДА (сухо. Подходит к зеркалу). Я тороплюсь. Это как на заводе. Они нас убивают, так хоть попользоваться этим. Надо зарабатывать. Прощайте, мои шляпные булавки для ковыряния в зубах! Мой стиль! Прощай, мой стиль! На меня, на Варду, мужчины приходили посмотреть издалека, как я ковыряю в зубах огромными булавками от шляпки. Теперь они приходят, чтобы меня трахнуть. Так что… почему ж не заработать…
МАЛИКА. Слава богу, они согласны платить.
ВАРДА (оборачиваясь, в ярости). Им бы хватило наглости! Как думаешь?.. Они нас гробят!.. Мы работаем в паровой бане… Они приходят и залезают в мои золотые юбки, ковыряют в моих складках и складочках, вплоть до того, что засыпают там, — сколько их там засыпает, от утомления или от страха? — и плюют на все мои богатства и на то, чем я стала за двадцать четыре года — они бы еще и деньги зажали с удовольствием!
МАЛИКА. Они поднимаются со дна пропасти для того, чтобы идти на смерть. Они могли бы…
ВАРДА (все более разъяряясь). Но мы-то могли бы лавочку прикрыть. Это нетрудно. Как раз теперь мы можем, если к тому расположены, стать… сестрами милосердия… если попросимся в сестры, нам позволят уйти из бардака.
Пауза.
Ты ведь тоже чувствуешь, как вокруг нас движутся черт-те какие воздух, время и пространство. И бордель больше не бордель, можно сказать, — мы трахаемся под открытым небом. Наша работа стала такой же светлой, как у женщин в прачечной. А ночь?.. Она ушла. Ночь, которая нас окружала, кто же ее сдул?
Входит опоясанный пулеметными лентами арабский солдат.
Проходит за ширму, туда за ним идет Малика.
У второй ширмы, представляющей водопой, появляется Омму. Она несет в руке нечто вроде пустого пакета. Нахально смотрит на Ахмеда. Затем входят Xабиба и Неджма.
(Одна). Черт! Я, Варда, которая должна была все больше и больше тушеваться, чтобы вместо меня осталась только шлюха-идеал, простой каркас, поддерживающий золотые платья, — и вот я снова полным ходом становлюсь Вардой. (Принимается рвать свою юбку, так что к приходу Малики остается в лохмотьях, и одновременно издает протяжный стон.)
Вверху из-за ширмы только что вышла Омму, потом Ахмед, потом Шрир.
ОММУ (арабская женщина лет шестидесяти). Зеленый, бледно-зеленый, по кульку в каждый колодец.
АХМЕД. А ослы?.. И бараны?
ОММУ. Если им не нравится мышьяк, пусть сдохнут. Но сдохнут они не одни, а вместе с прекрасными белокурыми солдатами.
АХМЕД. На апельсиновой плантации Кадура со вчерашнего дня лежали три козы — кишки наружу. Они черны от блох. От блох, от мух. От солнца им разворотило брюхо. Потроха им гложут черви. Твой мышьяк не может ничего ни против блох, ни против мух. Не считая того, что нас, возможно, продали, и скорее всего это сделал Саид…
ШРИР. Мы идем к катастрофе. Если у них больше не будет воды, у этих господ, то у них есть еще машины-водовозки, а у нас? Надо будет быть поосторожней… Они почти все уже удрали восвояси, но они могут вернуться… Ну и бойня тогда будет, мое почтение!..
ОММУ (презрительно). Ну тогда давай! Записывайся в Легион! Там будет тебе и вода, и даже лимонад, а я, у которой не осталось слюны даже на то, чтобы наклеить марку, я, похаркав как следует, добуду ее достаточно, чтобы увлажнить твою пасть и вырастить там кресс-салат! (В мольбе.) О Кадиджа, Кадиджа! Все говорят, что ты умерла, поскольку ты лежишь в земле, но войди в мое тело и вдохнови меня! А что же до Саида, да будет он благословен!
В борделе — солдат выходит, за ним возвращается Малика.
МАЛИКА (возвращаясь). Эта твердость! Она перешла в их взгляды!.. (Заметив золотые лохмотья Варды.) Ох… прямо как после взрыва!
Входит арабский солдат. Сделав знак, проходит за ширму. Варда следует за ним. Малика идет забрать свое рукоделие, но, поскольку Ахмед продолжает говорить, она прислушивается.
АХМЕД (Омму). Зря ты так разошлась. Мы тебя терпим, потому что оскорбления от женщин — это наша «Марсельеза», но иногда…
НЕДЖМА (только что вошла). Дерьмо и оскорбления необходимы. Вы должны радоваться, что мы, женщины, окуриваем этим дымом вашу храбрость, так, как коптят тыквы.
БАШИР. Надо быть реалистом. Если что-то наконец и победит, то это будет что? Наш труп. И наши трупы будут трахать ваши трупы, и ваши трупы будут рожать маленьких трупов…
ВСЕ ЖЕНЩИНЫ. Фу! Фу! Фу! Фу! А еще говорил, что ты — из стали! Из дюрали!
БАШИР. Пусть даже и не из дюрали, но я напомню вам, что я — один из первых и самых свирепых бойцов. Ведь все это я: на ферме Нантей — пожар, полицейский в Бу Медина — на вертеле, паре голубоглазых солдат — капут. Пускай. Но жить по-настоящему в поганстве, в грязище и в дерьме — нет, не согласен. Мышьяком колодцы — это грех.
ОММУ. Грехи тебя пугают? Нам не в чем больше жить, как во грехе, и надо жить в нем. Я ничего не имею против Бога, но он-то видит, что он нам оставил один грех. А что же значит, господа, одеться в траур, как не обезобразить себя? Покрыться черным крепом, пеплом, грязью, мухами, коровьим пометом, дать отрастать щетине, накапливаться грязи в складках кожи, выколоть себе глаза, ободрать пальцы — что ж это
