Наивный и сентиментальный писатель - Орхан Памук
Для того чтобы вы на собственном опыте поняли, в чем заключается разница между визуальной и вербальной литературой, предлагаю вам на какое-то время закрыть глаза и, сосредоточившись на какой-то определенной теме, позволить сформироваться в голове мысли – любой мысли. Потом откройте глаза и задайте себе вопрос: когда вы думали, в вашей голове возникали слова или картинки? Или и то и другое? Иногда мы мыслим словами, иногда – образами, а чаще всего то и дело переключаемся с одного способа на другой. Разделяя литературу на визуальную и вербальную, я всего лишь хочу показать, что любой литературный текст, как правило, больше воздействует на одну сторону нашего воображения, чем на другую.
Теперь вернусь к нашей главной теме и поделюсь с вами своим глубочайшим убеждением: роман по сути своей – это визуальный литературный жанр. Роман производит на нас впечатление, обращаясь в первую очередь к нашему визуальному интеллекту, к способности «видеть» вещи внутренним взглядом и превращать слова в зрительные образы. Все мы знаем, что, в отличие от других литературных жанров, роман опирается на наш повседневный опыт, на ощущения, которые в реальной жизни мы иногда даже не замечаем. Романы рассказывают – так ярко, как не может ни один другой жанр, – о том, как выглядит мир, а еще о запахах, звуках и тех ощущениях, которые дают нам осязание и способность различать вкус. И все же среди всего опыта пребывания в этом мире, опыта, который каждый человек переживает по-своему, наиболее значимым, несомненно, является зрение. Писать роман – значит рисовать словами; читать роман – значит визуализировать слова, написанные другим.
Словесная живопись, о которой я говорю, – это умение с помощью слов создавать в голове у читателя четкое и ясное изображение. Когда я слово за словом, предложение за предложением пишу роман, в моей голове всегда (если не считать диалогов) сначала возникает некая картинка, некий образ. Я знаю, что моя первая задача заключается в том, чтобы сделать этот образ более ясным и четким. Читая биографии и воспоминания писателей, по-дружески беседуя со знакомыми романистами, я сделал вывод, что по сравнению с другими авторами я дольше составляю план книги и размышляю над ее структурой, прежде чем сесть за письменный стол. Начиная сочинять главу, сцену или небольшую зарисовку (как видите, слова, имеющие отношение к живописи, приходят ко мне сами собой!), я сначала создаю ее подробный зрительный образ. Для меня писать значит не только водить перьевой авторучкой по бумаге, но и время от времени, подняв глаза, смотреть в окно и представлять себе, как должна выглядеть та или иная сцена. Я пытаюсь увидеть каждую сцену, которую собираюсь написать, как отрывок фильма, каждое предложение – как рисунок.
Однако сравнение с фильмом и рисунком верно лишь отчасти. В каждой сцене я хочу увидеть что-то такое, что можно наиболее сжато, точно и ярко выразить словами. Сцену за сценой, фразу за фразой сочиняя главу, которую мне предстоит написать, мое визуальное воображение старается сосредоточиться на тех деталях, которые лучше всего воплотятся в слова. Иногда, вспомнив какие-нибудь подробности собственного жизненного опыта, я представляю их в виде зрительного образа, но потом понимаю, что не смогу выразить их словами, и отбрасываю прочь. В большинстве случаев эта невозможность вербализации объясняется только тем, что мне кажется, будто припомненные мной подробности характерны исключительно для моего опыта и ничего не скажут другим. Флобер говорил, что ищет «правильное слово» («le mot juste»), когда пишет; для меня правильное слово – то, которое лучше всего выразит визуальный образ, созданный моим воображением. Но писатель не ограничивается поиском таких слов – мало-помалу он учится создавать такие визуальные образы, которые лучше всего можно будет выразить словами. Такой верно выбранный образ следует, очевидно, назвать «правильным образом» («l’image juste»). Убедившись, что образ, возникший перед его внутренним взором, обретает смысл только тогда, когда его облекают в слова, или же научившись рисовать в воображении то, о чем говорят слова, писатель начинает чувствовать, что визуальный и вербальный центры в его голове начинают сближаться. Впрочем, может быть, эти центры изначально пересекаются друг с другом.
Когда речь заходит о близости слов и образов, литературы и живописи, часто приводят знаменитую цитату из «Искусства поэзии» (оно же «Послание к Пизонам») римского поэта Горация: «Ut pictura poesis» («Поэзия – как живопись»). Это утверждение в поэме появляется после слов о том, что и у Гомера могут быть слабые строки, а затем следует куда менее известный фрагмент, который я очень люблю, поскольку он напоминает о сходстве между созерцанием картины и чтением романа:
Общее есть у стихов и картин: та издали лучше,
Эта – вблизи; одна пленяет сильней в полумраке,
Между тем как другая на вольном смотрится свете
И все равно не боится суда ценителей тонких;
Эта понравится вмиг, а иная – с десятого раза[14].
Для описания поэзии Гораций использует аналогию с живописью, связанные с живописью понятия и в других местах своего «Послания», однако там он ограничивается примерами, подтверждающими, что
