Лесная гвардия - Сергей Иванович Зверев
– Где Саша? Где он?
Капитан словно онемел, не находя в себе сил сказать страшное слово – «погиб».
Сорока быстро понял по его удрученному молчанию, что Канунников не выжил во время страшных взрывов, которые были слышны по всей округе.
Лещенко мрачно признался:
– Франтишек тоже пропал. Я когда крикнул: «Бежим!» – забыл, что он по-нашему не понимает. Надо идти их искать. Может, все-таки выжили?
Особист скривился в недовольной гримасе:
– Я же говорил, что это опасно. Этот поляк даже не коммунист, а Канунников по своей молодости так и лезет в самое пекло…
Кулак, впечатавшийся в зубы, оборвал его слова. Сорока взвыл и скрючился, прикрывая разбитую губу.
Игорь бросился к отцу:
– Батя, не надо! Не марай руки! Ты… – Он дрожал от негодования, в немом возмущении тыкая пальцем в особиста.
Василич уже поворачивался назад:
– Я караулить буду у железки, а вы возвращайтесь в лагерь.
Лещенко было протянул:
– Опасно это, товарищ командир…
Капитан его не слышал. Все внутри сжималось от стыда – повел себя, как трусливый Сорока, сбежал, бросил товарищей. Что, если они живы и им нужна помощь? Надо вернуться и найти хотя бы тело. Если жизнь не спасли, то похоронить, как положено, они его смогут. Романчук очнулся от того, что рядом споткнулся Игорь. Брови капитана взметнулись вверх, а подросток тут же отрезал:
– Я с тобой пойду. Не хочу, как он… – И замолк. Оба понимали, что не хотят уподобляться Сороке, который только и думает, что о своей шкуре.
Василич в ответ лишь кивнул. На глаза наворачивались слезы от ужасного ощущения провала. Да, они осуществили акцию, только какой ценой – погибли два человека! Хоть Романчук и был военным, последние годы его службы прошли сравнительно тихо. После финской кампании, в которой он принимал участие, с реальными потерями и настоящими операциями капитан всерьез столкнулся впервые. И понял, как страшна война, когда она не на карте или на странице учебной методички…
От ужаса происходящего вокруг Романчук чувствовал себя слабым и беспомощным. Что может один человек? Как спасти свою семью, когда против тебя тысячи вооруженных солдат, единиц техники, вся армия обезумевшего тирана Гитлера? Но Саша Канунников, отчаянный и горящий желанием бороться, дал Василичу сил, будто подставил невидимое плечо. За те дни, что он был в отряде, капитан поверил: они смогут сопротивляться, смогут сражаться с фашистами.
Теперь его опоры не стало, и старый вояка снова чувствовал, как растет на его плечах неподъемный груз, давит камнем осознание страшного одиночества, а еще и ответственности за остальных бойцов отряда.
Поэтому он, несмотря на опасность, решил вернуться обратно к месту взрыва. Хотя там уже было не подобраться к месту крушения состава. Разбитые пути кишели людьми: заключенными с лопатами, охраной с автоматами; туда и обратно к станции сновала дрезина по уцелевшим рельсам, забирая сохранившийся груз. В такой толчее невозможно скрыться, не получится подойти тихо и подобрать тела погибших товарищей. И все-таки капитан не уходил со своего поста, медлил, тянул время в бессмысленной надежде на чудо.
И оно произошло. Когда округу выстлали черные сумерки, вдоль территории, где шли восстановительные работы, охрана зажгла небольшие фонари. Теперь заключенные выглядели как сутулые одинаковые тени, только глухой стук лопат да треск ломающихся досок свидетельствовали о реальности происходящего.
Один из заключенных поднял голову:
– Товарищи, надо подать знак. Если нам ответят, значит, партизанский отряд и правда есть. Им нужен условный сигнал.
Двигающийся рядом заключенный, валясь на ходу от усталости, пробурчал:
– Ну ты придумал. Как же тут подашь?
Его сосед сделал тяжелый шаг, протиснулся в тесный ряд медленно двигающихся от чудовищной усталости людей. Над толпой вдруг взвился голос – раскатистый, мощный, полный сил из той, прежней жизни, где он когда-то пел со сцены:
Расцветали яблони и груши, Поплыли ту
маны над рекой.
Выходила на берег Катюша,
На высокий берег, на крутой.
Песню оборвала очередь из автомата и крик часового:
– Still! Arbeiten!
Все стихло, толпа узников продолжила монотонно разгребать завалы, долбила землю, оттаскивала в стороны доски и куски железа. Но в воздухе висело невидимое напряжение – неужели они ошиблись и никто не ответит? Обреченные на смерть люди ждали сигнала, вслушиваясь в звуки затихшего на ночь леса. Но за деревьями царила мертвая тишина, даже птицы и звери, напуганные взрывами и гарью пожарища, покинули окрестности.
Сквозь монотонный перестук лопат и кирок Василич вдруг услышал тихий стон: он шел откуда-то из-под земли буквально под ногами. Капитан бросился к груде елового лапника, откинул одну ветку, вторую и услышал почти беззвучное:
– Пить!
– Игорь, он здесь! Живой! – Капитан лихорадочно начал раскапывать тайник, который они вырыли для самодельного трамплина.
Вместе с железным устройством внутри траншеи лежал Саша Канунников, изможденный, израненный, но живой. Романчук подсунул под него руки и подтащил вверх, так что тот смог опереться спиной о край своего убежища.
– Саша, ты слышишь меня? Ты живой? – Командир снял с пояса фляжку и поднес к сухим губам лейтенанта.
Глоток, второй, Канунников открыл глаза:
– Кто-то пел «Катюшу». Я был в темноте и услышал песню.
– Да, да, – закивал в ответ капитан. – Это поют заключенные на железке. Их пригнали разбирать завалы.
Саша протянул руку к фляжке, долго пил, с удовольствием чувствуя, как теплая влага прокатывается по горлу и спускает ниже. С каждым глотком возвращались силы, мысли становились четче. Канунников прислушался к стуку лопат:
– Они знают, что мы рядом, и подают нам знак. Надо ответить.
Он округлил губы, набрал побольше воздуха и засвистел соловьем. Только мелодия, что разлилась по округе, была совсем не лесной песней. От нее в темноте ночи загорелись теплом человеческие сердца, осунувшиеся лица засветились улыбками – им ответили, партизаны рядом, они пришли на помощь!
Саша хватал ртом воздух, задыхался обожженным горлом и все-таки выводил соловьиную трель громче и громче:
Ой ты, песня, песенка девичья,
Ты лети за ясным солнцем вслед:
И бойцу на дальнем пограничье
От Катюши передай привет.
Романчук улыбался в темноте. Он слышал, как ожили на железке люди, как дружнее застучали лопаты, он понимал, что тихий свист был услышан и понят. Они подали знак, который узники концлагеря так долго ждали. Люди
