Японское искусство войны. Постижение стратегии - Томас Клири
25. Украсть столбы, чтобы заменить опоры
Стратег старается переманить на свою сторону лучших людей из числа союзников и врагов.
Феликс Беато. Портрет посланников княжества Сацумо. 1863
26. Указывать на одного, а бранить другого
Стратег осуждает косвенным образом, тем самым оставаясь в безопасности, но добиваясь цели.
27. Изобразить тупость, оставаясь самим собой
Иногда может быть полезно прикинуться глупым и невежественным, избегая при этом лишних разговоров.
28. Позволить залезть на крышу, после чего убрать лестницу
Стратег заманивает противника ложной перспективой выгоды и победы туда, откуда нет выгоды.
29. Заставить дерево цвести
Стратег обманывает противника, рисуя перед ним воздушные замки.
30. Превратить гостя в хозяина
Речь идет о ситуации, когда кто-то из бывших клиентов или помощников прибирает к рукам дело.
31. Стратегемы красивой женщины
При случае стратег пользуется женскими чарами, чтобы повлиять на первых лиц в лагере противника.
32. Стратегема пустого замка
Стратег показывает слабость, хотя на самом деле он силен. Противник, в зависимости от своей реакции, может быть побежден тремя способами. Если он станет самодовольным и самонадеянным, силы его ослабеют. Если он решит дать сражение, он будет разгромлен. Наконец, он может решить, что его заманивают в ловушку, и побежит.
33. Стратегема «двойных шпионов»
Стратег склоняет на свою сторону людей из лагеря противника и заставляет работать на себя.
34. Стратегема нанесения ран самому себе
Идельно подходит для тайных шпионов. Шпион изображает, что стал жертвой своих же хозяев, тем самым завоевывая сначала сочувствие, а потом и доверие врага.
35. Стратегема связанных звеньев
При встрече с превосходящим противником стратег избегает открытого противостояния и не ограничивается только одной линией стратегии; он составляет различные планы, идущие в разных направлениях, но связанные общей нитью.
36. Самое лучшее – бежать
Когда стратег сталкивается со значительно более сильным противником, он не сражается, но сдается, идет на компромисс или бежит. Сдача в плен – это полное поражение, компромисс – частичное поражение, а бегство не есть поражение. Пока ты не потерпел поражения, у тебя есть шанс победить.
Бусидо и христианство. Два типа морали
Дзэн, общество и нравственность. Псевдохристианский империализм и японская ксенофобия
Два аспекта японской культуры традиционно вызывали не слишком благоприятные комментарии европейцев – это стиль мышления и этика японцев. Большая часть весьма эмоциональных суждений по данному поводу сводится, видимо, к тому, что японцев, в дополнение к позаимствованному у других культур, отличает свойственный только им одним образ мышления и поведения.
Все, чье мышление, вера и поведение отличаются от японских и кто в этом отношении не в состоянии понять их, часто писали, что японцы или неразумны, или безнравственны. Но поскольку нечто подобное каждый говорит о каждом в случае возникновения разногласий, это само по себе нельзя считать таким уж уникальным феноменом.
Если же вести речь о Японии, то что уж действительно почти уникально, так это тот пыл, с которым делаются подобные утверждения. Склонные к таким настроениям авторы, идет ли речь о миссионерах, коммерсантах или политиках, безусловно, никогда не смогут внушить японцам то, что они сами понимают под «разумным» или «нравственным». В итоге некоторые японцы уже научились говорить европейцам, когда это соответствует их интересам, что, дескать, действительно, мы по природе люди неразумные и безнравственные.
Было бы странно, если бы подобная тактика действительно работала. Однако она не покажется такой уж необычной, если воспринимать ее в контексте «искусства выгоды», которое вступает в ход уже после того, как нравственная составляющая конкретной ситуации определена, и потому само по себе не имеет этического содержания за исключением цели – получения того, что считается правильным в данный момент времени.
По этому вопросу существует обширная литература и на японском, и на европейских языках. Что касается последней, то она появилась относительно недавно и может быть понятной даже тем, кто не слишком хорошо разбирается в данном предмете. Что, на наш взгляд, может оказаться полезным здесь для целей настоящей книги, так это несколько слов о религиозных корнях японского бусидо и том материале, который доступен сегодняшнему японцу, желающему следовать этим корням. Причем корни эти вовсе не обязательно представляют собой сущность «японской культуры» как таковой. Несомненно лишь, что они могут проявлять себя как в отдельных людях, так и в целых организациях, политических акциях и моделях поведения.
Как сказано в классическом даосском сочинении «Дао дэ цзин», «знающий не говорит, а говорящий не знает». Утверждать, что те или иные идеи и практики «повсеместно доступны», вовсе не значит, что японцы в целом активно используют их в какой-то более или менее единообразной пропорции. В каждой из древних традиций существует широкий спектр количественных и качественных расхождений; справедливо это и для бусидо и его проявлений в японской культуре. Есть немало противоречий между самими древними учениями, равно как и между религиозными принципами и обычаями.
Опять-таки философские идеи особенно подвержены разнообразным интерпретациям и различному применению и потому вносят дополнительные, далеко выходящие за сферу первоначального предназначения, оттенки в широкий спектр влияния, оказываемого религиями на общество. Поэтому принимать обобщения и устоявшиеся клише относительно японской культуры за чистую монету таило бы в себе опасность обречь себя на поражение в том самом «искусстве хитрости», причем на самом элементарном уровне.
Разумеется, мифы о трудности японского языка и непостижимости японского мышления более всего способствовали формированию такой ситуации. Однако, если хотя бы самые простые факты о языке и культуре стали общеизвестными, было бы очевидно, что не только эти самые мифы могут быть научно опровергнуты, но и что само их создание и насаждение по сути представляют собой стратегемы, входящие в число тех самых тридцати шести, что были приведены выше.
Утагава Куниёси. Орибэ Ясубэй Такэцунэ, держащий в руках ночную одежду Моронао. XIX в.
Казалось бы, можно спросить, отчего Запад столь медленно воспринимает японскую мысль, особенно в сравнении с теми прекрасно известными рвением и готовностью, с какой японцы перенимали западные ценности. Несомненно, были те, кто видел и понимал оба мира, и западный, и японский, но на массовом уровне восприятие обоих путей чаще всего оставалось фрагментарным и пристрастным. Внешний образ таинственности и даже карикатурности также является составной частью «искусства хитрости», воплощенного в стратегемах, но использовали его не только японцы.
Истоки японской этики восходят к синтоизму, национальной религии японцев. Общеизвестными следственными качествами являются такие
