Японское искусство войны. Постижение стратегии - Томас Клири
Одной из отличительных черт синтоистской практики, всегда подчеркиваемых, является ее явная направленность на обретения блага в этом мире. Люди возносят молитвы, чтобы отвести от себя беду и привлечь счастье, хоть человеческое, хоть божественное. Обычно считается, что японская аристократия с такой страстностью обратилась к тантрическому буддизму потому, что наличие в нем этого элемента легко позволяло ассимилировать привычные синтоистские идеи. Первые дзэнские наставники пытались отвлечь соплеменников от материалистической ориентации, свойственной исконной японской религии, но еще в XIV столетии один известный дзэнский наставник жаловался на то, что учение гибнет, ибо монахи возносят молитвы за успех и благополучие своих покровителей-самураев.
Утагава Куниёси. Урамацу Кихэй Хидэнао изображен в одной из комнат особняка, где на специальной подставке развешаны женские кимоно. XIX в.
Первым японским наставником, много писавшим о добре и зле, стал Догэн Дзэндзи (1200–1253), весьма плодовитый автор и один из советников Ходзё Токиё-ри, знаменитого регента первого сёгуната. Догэн был одним из самых ярких представителей круга непреклонных дзэнских наставников, отвергавших широко распространившееся в Японии отношение к буддийскому учению как к средству достижения социального, политического и материального могущества; из-за своих взглядов он вынужден был покинуть столичную область. В одной из девяносто пяти глав своего монументального труда «Сёбогэндзо», которая называется «Не делай зла», Догэн говорит об относительности устоявшейся этики:
«Между злом в этом мире и злом в других мирах есть сходство и есть отличия; между предшествовавшими временами и будущими временами также будут сходства и будут различия».
Христианская мысль обычно склоняется к абсолютизации конкретных проявлений добра и зла как законов Бога; мысль буддийская говорит об относительном характере добра и зла. Считается, что именно это является одной из причин «гибкости» японской этики, когда речь идет о следовании ей в конкретных жизненных ситуациях, особенно если сравнивать ее с западными представлениями о нравственности, основанными на христианских догматах.
Догэн, будучи буддистом, пишет, что добро и зло определяются условиями, в том числе временем, местом и конкретными людьми. Если следовать такой философии, то добро и зло зависят от контекста ситуации в целом, а следовательно, само их наличие и отличительные характеристики связаны с индивидуальными различиями субъективного и объективного планов.
Поэтому, хотя для своего времени Догэн писал об этике достаточно много, в его метафизических рассуждениях об истоках нравственности на первое место выступает главный принцип – принцип относительности. Несомненно, его главным философским достижением в этой области явилось искусное возведение здания человеческого поведения по плану учения школы Хуаянь. Один из самых интересных примеров – в главе «Сёбогэндзо», называющейся «Действие целого»:
«Жизнь подобна лодке: ставишь ли ты парус, пользуешься ли рулем или шестом, лодка несет тебя, и без лодки ты – ничто. Когда плывешь в лодке, тем самым заставляешь лодку быть лодкой.
Следует поразмыслить над этим. Ведь в тот момент, когда ты находишься в лодке, она является для тебя всем миром. Даже небо, вода и берег становятся для лодки лишь обстоятельствами, внешними обстоятельствами, которые не есть лодка.
Поэтому сама жизнь есть причина, заставляющая нас жить; она делает нас такими, какие мы есть.
Когда плывешь в лодке, сознание и тело, объект и субъект – все есть действие лодки. Вся земля и весь космос есть действие лодки. Мы, которые есть жизнь, жизнь, которая есть мы, – все это одно и то же».
Хотя придерживаться подобного мировоззрения японцам было, наверное, как минимум так же трудно, как и другим обладающим высоким самосознанием цивилизациям, глубокие и универсальные понятия этической относительности, самоограничения и всеобщей взаимозависимости по-прежнему являются неотъемлемой частью повседневной жизни японцев. Так, одной из целей, заявленных системой образования в постиндустриальной Японии, является воспитание «интернационального человека» – здесь мы воочию видим использование древней буддийской концепции для нужд современного мира.
Подлинным учебником по японской мысли является сочинение под названием «Цурэдзурэгуса», в котором со всей ясностью представлены уже знакомые нам принципы, определяющие чувства и настроения японцев. Проникнутое буддийскими, даосскими и конфуцианскими, равно как и исконными японскими идеями, сочинение это написано простым японским языком и потому пользуется ныне популярностью большей, чем какое бы то ни было другое классическое сочинение или текст религиозной школы. Порой в нем непосредственно просматриваются те японские представления и нормы поведения, которые так знакомы тем, кто волею судеб сталкивается с нынешними японцами. Впрочем, иногда, озвучивая даосские, буддийские или конфуцианские идеи, автор «Цурэдзурэгуса» в высшей степени критично относится к собственно японским обычаям. Сочинение это художественное и явно предназначенное для широкой публики, а потому позицию писателя выявить более легко, чем в случае классических дзэнских произведений.
Сунсай Тосимаса. Борец сумо Асасио Таро. Между 1868 и 1900
Хорошо известно, что на Востоке семья является традиционным средоточием цивилизации и всех ее институтов. Именно в семье человек усваивает те взгляды и идеи, которые в последующем будут определять его взаимоотношения с обществом и которые сохраняют преемственность самого общества. Если в христианской традиции заповедь «почитай отца своего и мать свою» вкладывается в уста самого Бога, японцы воспринимают семейные узы как вполне рациональный долг, неотъемлемый от самой природы общества. Автор «Цурэдзурэгуса» иллюстрирует это чувство глубинной взаимосвязи между жизнью в семье и состоянием общества в целом:
«Даже люди, кажущиеся невежественными, порой произносят верные слова. Как-то один грозный и неустрашимый воин из пограничной области спросил своего спутника: “У тебя есть дети?” “Нет”, – ответил тот. “В таком случае ты не понимаешь жизни. Внутри тебя, должно быть, царит ужасный холод. Только тот, кто имеет детей, может полностью познать жизнь”.
Слова его, несомненно, справедливы. Если сердце воина закрыто для человеческой любви, то как в нем может проявиться сострадание? Даже те, у кого полностью отсутствует чувство долга по отношению к родителям, познают то, что те чувствуют,
