Павел Ефремов - Стоп дуть! Легкомысленные воспоминания

Не успевший решить, что делать дальше, я был сразу проверен из центрального поста командиром, который поинтересовался своим кавалергардским голосом, как идет чистка «конюшен», и едва дождавшись моего ответа, приказал аппаратную не покидать до его личной команды. После этого я окончательно смирился с тем, что приговорен провести неизвестное количество часов именно здесь, и нигде более. Я, естественно, ничего не боялся. Это у большинства люксов, не отягощенных даже минимальным знанием постулатов ядерной энергетики, одно только приглашение посетить 7-й отсек вызывало массу противоречивых эмоций, легко читаемых на лице. Мыто хорошо знали, что получить дозу можно только в случае какой-то нештатной ситуации или, упаси боже, ядерной аварии, а так, в режиме нормальной эксплуатации, уровень загрязнения там даже меньше чем в пробке на Тверской в жаркий летний день.

Я начал читать, но надолго меня не хватило. В аппаратной было довольно жарко, и вследствие хронического недосыпания последних дней под воздействием тепла и монотонного шума механизмов глаза у меня начали закрываться уже минут через десять. Еще полчаса я самоотверженно боролся со сном, а потом в голову пришла неожиданная и свежая идея. Быстренько метнувшись на БП-65, я дал команду одному из спецтрюмных принести мне из каюты парочку этих самых злосчастных ватников, после чего договорился с Бузичкиным, что при появлении любого лаперуза из центрального поста меня сразу предупредят по «Каштану», желательно громким командным голосом. И сразу вернулся в аппаратную.

В аппаратной я расстелил ватники прямо под «Каштаном», чтобы, не вставая, можно было дотянуться до его гарнитуры, закрепил кремальеру люка так, чтобы он не был полностью закрыт, но и не открывался снаружи, и растянулся на ватниках. Я был уверен, что ближайшие пару часов меня никто не тронет. Судя по всему, расшугав всех, а меня просто неоднократно, командир будет до ужина поучать центральный пост или вообще уснет в своем кресле. Адмирал наверняка посапывал в командирской каюте, а большой старпом, наоборот, спал у себя, отдыхая перед заступлением на вахту в центральный пост. Все остальные проверяющие, измотанные непрерывными войнами не меньше других, изобразив в начале бурную деятельность, тоже, скорее всего, рассосались по каютам, ловя лишние минуты сна и покоя. Прикинув все риски, я принял решение и, растянувшись на ватниках, погрузился в объятия Морфея.

На ужин меня разбудил лично командир. Его стальной голос так загрохотал над головой, что, вскакивая спросонья, я чуть не проломил себе голову об «Каштан».

— Белов!

Слава богу, у меня получилось ответить практически молниеносно:

— Я, товарищ командир!

— Работаешь?!

— Так точно, товарищ командир!

— Разрешаю покинуть место приборки и идти на ужин. После ужина сразу обратно.

И тут я набрался наглости.

— Товарищ командир, после ужина начинаю уборку непосредственно крышки реактора и приводов СУЗ. Не смогу сразу отвечать на вызовы из центрального поста.

Секунд тридцать командир молчал. Скорее всего, вспоминал, есть ли в нижней части аппаратной «Каштан».

— Добро, Белов!

И я отправился на ужин, с чувством глубокого удовлетворения констатировав, что умудрился проспать почти четыре часа.

После ужина я, как положено, перекурил, подменил своего сменщика на ужин и после всех этих манипуляций снова отправился в аппаратную, причем даже испытывая какое-то странное желание побыстрее в ней оказаться. Теперь я уже спустился вниз, так что, даже проникнув в аппаратную, меня было невозможно сразу узреть, и разложив ватники в свободном пространстве между верхушками ЦНПК, снова прилег. На сытый желудок сон пришел даже быстрее, чем в прошлый раз. Я кажется даже мигнуть не успел, как снова провалился в глубокое и крепкое небытие.

Свой вечерний чай я просто проспал. На пульте ГЭУ, принимая во внимание важность производимой мной «работы», решили меня не трогать. Бузичкин ушел заступать на вахту и дернуть меня тоже, скорее всего, просто забыл. Да и по сути своей небоевые мероприятия, продолжающиеся на корабле по бесконечной тревоге, всегда перерастают в нечто непонятное, а потому бестолковое времяпрепровождение всего затурканного экипажа, окончательно запутавшегося в командах, следующих из центрального поста. Проснулся я от издевательского голоса Башмака, вещающего с пульта ГЭУ:

— Борисыч. Ты там ветошь убирай. Барин встали и на свежую голову решили по кораблю пробежаться.

Я посмотрел на часы. Было три часа ночи. Я проспал еще полных шесть часов и чувствовал себя заново рожденным, бодрым и готовым на подвиги. Выскочить и отправить ватники обратно в матросские каюты было минутным делом, и к тому моменту, когда адмирал пробирался ко мне в аппаратную, я уже был внизу, с бязью в руках и изображал усталую, но упрямую активность.

— Ну как дела, Белов?!

Стоя наверху, адмирал улыбался той самой сурово-ироничной улыбкой любого полководца, который с удовлетворением видит, что его приказания исполняются именно так, как ему бы и хотелось.

— Заканчиваю, товарищ адмирал.

Командир дивизии постучал ладонью по ограждению.

— Ну вот скажи, Белов, стоило это того? Почему вас обязательно надо пинками загонять к своему заведованию? Разве не проще было в базе, в спокойной обстановке вылизать все и с чистым сердцем закрыть и опечатать, бл.? Я же помню, ты когда лейтенантом был, у тебя в отсеке все блестело, а как чуть годками становитесь, так вас надо сразу кулаком, бл., да по сопатке!

Я, стараясь придать лицу пристыженное, но одновременно достойное выражение, молчал. Выспавшемуся, а оттого благодушному адмиралу явно хотелось выговориться и не в моих интересах было вступать с ним в дискуссию.

— Ну что молчишь, Белов?

— Виноват, товарищ адмирал.

Командир дивизии удовлетворенно кивнул головой. В этот момент он мне почему-то напомнил великого педагога Макаренко, за считанные минуты перевоспитавшего матерого уголовника.

— Слава богу, бл… Ладно. Вижу, старался. Вот так всегда и должно быть! Опечатывайте аппаратные, командиру доложишь, что я допустил тебя на вахту.

И адмирал удалился.

Я, естественно, покинул реакторный отсек и лично доложил о результатах визита адмирала командиру. Тот тоже прочитал мне короткий, но несравнимый с адмиральским по артистизму и накалу страстей монолог, после чего отправил меня… спать. Моя вахта начиналась только через четыре часа, и хотя тревоги для подготовки к повторному смотру никто не отменял, про нее, судя по всему, забыл уже и сам командир. Я попил чаю, перекурил, и так как уже просто не мог спать, лежал в каюте, листая книгу, и думал о том, что все-таки здорово, что на корабле для сна кроме каюты есть еще много мест, где сухо, тепло и вполне уютно.

Как провожают пароходы…

Бодрость духа на кораблях по преимуществу находится в руках строевых чинов, а потому изучение способов, как достигнуть успеха в этом направлении, составляет их прямую обязанность.

Как иногда приятно смотреть сказочно красивые фильмы о военно-морском флоте, снятые, естественно, из самых благородных побуждений и желания рассказать о нелегкой и суровой службе доблестных моряков на различных рубежах Родины. Как изумительно выглядят стоящие в монолитном строе офицеры, мичманы и матросы на плацу, на пирсе или где угодно, но все так же торжественно и непоколебимо! Правда, мало кто задумывается, что когда по понедельникам, да еще в январе всю флотилию строят на плацу, да в мороз с метелью, да вдобавок еще и начальство с истинно барским гонором запаздывает минут эдак на тридцать, то и строй не так монолитен, да и прыгают все на месте, как зэки на пересылке, в тщетной надежде согреть ноги и матеря начальство на чем свет стоит. Но ведь такое на экране не покажешь.

А еще красивее смотрятся на экране воссозданные консультантамилаперузами, завораживающие своей красотой проводы кораблей в море, в дальний-дальний поход. Сияя медью инструментов и одухотворенными от осознания момента лицами, во всю раздувает щеки оркестр. Все в цветах, и пирс полон женщин, детей и прочей восторженной гражданской публики. Отдельной группой с суровыми, но светящимися внутренней скромной добротой лицами стоят адмиралы и каперанги, с руками, вздернутыми к козырькам, и глазами отцов, провожающих детей в нелегкий жизненный путь. Над кораблями развеваются флаги, изумляющие своей девственной чистой и ухоженностью. Сами корабли, как игрушки, только что спрыгнувшие со стапелей, а на рубках подводных кораблей стоят мужественные и сосредоточенные командиры и штурманы, все как один до синевы выбритые, в хрустящих новеньких канадках и с монументальными биноклями на груди. Швартовные команды обжигают взгляды яркими и новехонькими спасательными жилетами, а над всем этим торжеством голубая-голубая бездна неба, без единого облачка.