Оленья кавалерия. Очерки о русских первопроходцах - Волынец Алексей Николаевич
Прожив несколько лет бок о бок с нивхами, Лев Штернберг с удивлением понял, что у этих аборигенов Сахалина и Приамурья «каждый гиляк имеет супружеские права на жён своих братьев и на сестёр своей жены». Штернберг писал об этом не без юмора: «Европеец с удивлением слушает, как гиляцкий мальчуган зовёт супругу своего старшего брата “ан’геj” (жена), а она его – муженёк (“пу” или “ычих”), или как сплошь и рядом гиляк говорит: “Я пойду к своим отцам, матерям”…»
Категории лиц, между которыми допускались свободные половые отношения, были сложны и запутанны. У нивхов существовала целая устная генеалогия, объяснявшая, с кем интимные контакты возможны, а с кем нет – кто входит в группу «пу» (коллективных мужей) для таких-то женщин, а кто нет. Как объяснял Лев Штернберг: «В то время как нарушение супружеской верности с лицом, не входящим в группу “пу”, влечет за собой кровную месть соблазнителю или, в лучшем случае, жестокую дуэль и выкуп, то для лиц разрешенных категорий измена не влечет никакого возмездия, вызывая только некоторое раздражение, в редких случаях переселение соблазнителя в другую юрту…»
«Во время моих путешествий по Сахалину, – вспоминал Штернберг, – мои спутники с западного берега, явившись вместе со мной в отдаленное селение на восточном берегу, в котором ни они, ни их отцы никогда не бывали, но в котором по генеалогическим их сведениями, проживала женщина категории ан’геj, свободно осуществляли свои права, разумеется, когда мужа в юрте не было…»
«Неужели у вас, у русских, не так?..»
Всего несколькими предложениями Лев Штернберг описывает целые мелодраматические истории, служащие примером группового брака у сахалинских нивхов.
«Неоднократно я наблюдал, – вспоминает учёный, – даже случаи регулярного сожительства братьев с общей женой, и между братьями царило полное согласие. Мой первый учитель гиляцкого языка, гиляк селения Тангиво, Гибелька, самый богатый и самый уважаемый гиляк на всём Сахалине, жил постоянно в одной юрте со своим младшим братом, Плеуном, и ни для кого не были тайной отношения между этим последним и женой старшего брата. Дети её с одинаковой нежностью относились к обоим отцам и пользовались со стороны этих равной нежностью… Плеун был очень богат и мог купить себе не одну жену, но он любил жену старшего брата, который нисколько не протестовал против взаимности со стороны дорого стоившей ему супруги. Когда приходилось намекать Гибельке на эти отношения, то по его умному красивому лицу пробегало мимолетное облачко меланхолии, но никогда я не видел и тени дурных отношений между братьями».
Кстати, жёны для нивхов стоили дорого в прямом смысле этого слова. Один из русских очевидцев, побывавший на Сахалине за два десятилетия до Льва Штернберга, приводит стоимость «калыма» за невесту – для жениха «среднего достатка» он составлял порядка 250 рублей серебром. Внушительная по тем временам сумма – неплохо оплачиваемый фабричный рабочий в столичном Петербурге тогда за год зарабатывал не более 200.
Если русских удивляли «брачные вольности» нивхов, то те, в свою очередь, дивились европейской морали. «Гиляцкие юноши часто недоумевали, – вспоминает Лев Штернберг, – почему я с таким усердием расспрашивал про эти странные для нас, а для них совершенно естественные отношения между женами и братьями их мужей и с удивлением спрашивали: “Неужели у вас, у русских, не так? Разве с женой брата жить нельзя?” И получив отрицательный ответ, тоскливо качали головой, говоря: “Однако это очень худой закон!”, и при этом с недоверием посматривали друг на друга…»
Однако, как отмечает Штернберг, пережитки группового брака вовсе не означали полную вольность. Учёный пишет: «И тем не менее сказать, что у гиляков царит половая распущенность и отсутствует половая нравственность было бы величайшей несправедливостью. Если под нравственностью понимать подчинение известным, общепризнанным в данном обществе правилам, то гиляки отличаются идеальной половой нравственностью, потому что по отношению к лицам, стоящим вне группового полового общения, целомудренная стойкость прямо поразительна. Самая фривольная гиляцкая женщина никогда не позволит себе иметь общение с сородичем своего мужа, если он не категории её “пу”, хотя бы соблазнитель был моложе её мужа и нравился ей…»
Глава 20. «Баба тунгусская» и «жёнка погромная»
Роль женщин в истории первопроходцев Дальнего Востока
Среди десятков имён знаменитых первопроходцев XVII века есть только мужские. Женские имена в связи с этой историей обычно не звучат. И всё же женщины – в большинстве оставшиеся для нас навсегда безымянными – сыграли в тех открытиях немалую роль.
«Владеют ею многие люди, хто купит, тот и держит…»
Четыре века назад первооткрыватели из России, будь то архангельские поморы или «сибирские» и «енисейские» казаки, двигались на восток без женщин. Многолетние походы за тысячи вёрст в неведомые земли, сквозь дикую тайгу «встречь солнцу», были по сути малой войной – постоянным противоборством с силами природы и местными племенами. В таких условиях первые русские женщины на открытых первопроходцами землях появлялись спустя многие годы и даже десятилетия.
Однако мужскому полу сложно надолго оставаться без прекрасной половины человечества. Первопроходцы тут не были исключением – поэтому их добычей, наряду с драгоценными мехами соболей, становились и дочери местных племён, кочевавших в тайге и тундре между Уралом и Охотским морем.
Но если добыча ясака, меховой дани с разведанных территорий, была государственным делом, то поиск женщин оставался делом сугубо личным. Вот почему количество добытых первопроходцами соболиных шкур и цены на них хорошо известны из старинных документов, оставшихся от заседавших в сибирских острогах воевод. Личные же истории и драмы в большинстве остались навсегда скрыты от нас во мраке былого…
Об этой стороне жизни первопроходцев остались лишь обрывочные сведения, легенды и редкие косвенные упоминания в старинных «грамотах». Например, первопроходец Семён Дежнёв, открывший пролив между Америкой и Азией, был женат на якутской девушке Абакаяде – романтическая легенда повествует, как она родила ему сына по имени Любим и долгие годы ждала мужа из похода на Чукотку.
Сохранившиеся документы, в отличие от поэтичных сказаний, содержат сведения куда более прозаические. Так, в марте 1651 года казачий десятник Пантелей Мокрошубов в послании якутскому воеводе, описывая состояние русского острога на реке Алазее, среди прочего имущества и меховой добычи упоминает «толмача юкагирскую жёнку именем Малья». «Толмачами» на старорусском звали переводчиков, а «Малья» – это на самом деле юкагирское слово «мар’иль», означающее всего лишь «девочка» или «девушка». Для пленницы русских казаков это слово превратилось в личное имя, а как её звали на самом деле мы никогда уже не узнаем.
Казачий десятник Пантелей Мокрошубов в письме якутскому воеводе так поясняет положение юкагирской девушки – «а та женка ясырка, владеют ею многие люди, хто купит, тот и держит…» Тюркским словом «ясырка» называли тогда пленниц и рабынь, тюркское слово «ясырь» служило обозначением пленных всех полов.
«Велеть той бабе толмачить, а обиды ей никакой не чинить…»
Не трудно догадаться, что именно пленницы, захваченные в стычках с окрестными племенами, становились первыми жёнами русских покорителей Сибири и Дальнего Востока. Впрочем, в условиях первобытной войны «всех против всех» это была обычная судьба многих местных женщин и до прихода русских. Аборигены тайги и тундры тогда жили ещё в настоящем «каменном веке». И сознание первобытного человека воспринимало набеги на соседей как разновидность охоты – поэтому для многих пленниц их новые русские «хозяева», вероятно, казались лишь более удачливыми охотниками…
Вряд ли грубые первопроходцы были галантными кавалерами, но харизматичными и сильными они были точно. В итоге добровольное или насильственное сожительство русских мужчин и местных женщин имело одно поистине стратегическое значение! Первым последствием такого сожительства становились даже не общие дети, а… общий язык. Захватчики и пленницы неизбежно учились понимать друг друга – прежде всего местные девушки, прожив ряд месяцев в русских «зимовьях» и острогах, в окружении десятков казаков и их языка, учились понимать русские слова. Тонкости филологии в данном случае не требовались, даже несколько десятков простейших терминов и фраз уже позволяли общаться.
