Оленья кавалерия. Очерки о русских первопроходцах - Волынец Алексей Николаевич
Склонный к морализаторству немец Стеллер попенял и российским первопроходцам, усвоившим на Камчатке многие обычаи аборигенов: «И в русских острогах казацкие жены, происходящие от ительменов, до сих пор всё еще считают большою для себя честью быть любимыми многими, и в этом отношении ещё недавно положение было отнюдь не лучше, чем когда-то в Содоме…»
С немецкой педантичностью Стеллер подтверждает и описанное Крашенинниковым отношение ительменов к девственности, господствовавшее у них до распространения христианства: «Если в прежние времена камчадалы, бывало, выдавали за кого-нибудь девственницу, то это вызывало неудовольствие жениха, и он бранил тещу за то, что она плохо и глупо воспитала свою дочь, так как последняя настолько неопытна в любовных делах, что ему пришлось предварительно наставлять её в них. Ввиду этого девушки обучались сначала разным бесстыдствам у опытных мастериц этого дела и вознаграждали их за уроки…»
«Русские называют таких педерастов жупанами…»
Удивительно, но при такой вольности нравов и отношений, у ительменов существовало очень строгое разделение мужских и женских работ. И в начале XVIII века, когда русские только осваивали Камчатку, это приводило порой к смешным, а то и трагическим случаям. Поначалу ительмены воспринимали любого русского казака, привычно бравшегося за иголку, чтобы зашить свою рубашку, как… пассивного гомосексуалиста.
Ведь у ительменов шили и чинили одежду исключительно женщины. «Мужчине за то приняться такое бесчестие, что тотчас почтётся за коекчуча», – пишет Степан Крашенинников. «Коекчучами» у аборигенов Камчатки именовали носивших женскую одежду лиц нетрадиционной ориентации. Далекий от толерантности немец Стеллер пишет прямо: «Русские называют таких педерастов жупанами…»
Вообще-то термин «жупан» происходит от искажённого русскими казаками ительменского слова «шопан» или «шупан» – так обозначался запасной, нижний проход в юрту, которым никогда не пользовались мужчины в обычных случаях. Казаки явно исказили этот эвфемизм аборигенов по созвучию с известным русским словом на букву «ж». Нам же сегодня остаётся только представлять, какой бывала реакция брутальных казаков-первопроходцев, когда наивные камчадалы из-за наличия иголки с ниткой в руках принимали их за ласковых геев…
Три века назад нетрадиционная ориентация была достаточно распространена среди аборигенов Камчатки. Георг Стеллер описывает прямо какую-то античную вольность камчатских нравов: «В былые времена у ительменов почти каждый мужчина держал при себе юношу; женщины были этим очень довольны, обходились с такими педерастами наилучшим образом и дружили с ними… Такое мужеложство продолжалось до принятия этим народом христианства. При первом появлении казаков на Камчатке жупаны особенно старательно занимались починкою казачьего платья, помогали им раздеваться, всячески услуживали им, и стоило немалого труда отличить их от настоящих женщин. Во время своего пребывания на Камчатке я сам ещё встречал кое-где немало подобных бесстыдных, предающихся противоестественному пороку людей…»
«Пока с ней греха не будет снято…»
Брачные странности ительменов не ограничивались только вышеописанным. Русских первопроходцев и европейских путешественников удивлял, например, такой обычай аборигенов Камчатки – овдовевшая женщина не могла просто так второй раз выйти замуж, она считалась «греховной». Снять этот «грех» мог только посторонний мужчина, проведя с ней хотя бы одну ночь.
Как пишет Степан Крашенинников: «Вдовы за себя никто не возьмёт, пока с ней греха не будет снято, что состоит в одном совокуплении с нею человека стороннего…» Только после этого вдова у ительменов считалась готовой для нового брака. Однако мужчины-ительмены, при всей вольности нравов, не спешили спать с вдовами, опасаясь брать на себя их «грехи».
«Бедные вдовы принуждены бывали в прежние годы искать грехоснимателей с великим трудом и убытком, а иногда и вдоветь век свой. Но как казаки на Камчатку наехали, то оная трудность миновала…» – не без юмора описывает Степан Крашенинников эту особенность семейной жизни ительменов.
Русских первопроходцев удивляли и брачные обычаи юкагиров, живших к северо-западу от камчатских ительменов. На фоне «товарищей по жене» у чукчей, запредельной ревности коряков или столь же беспредельной вольности ительменов, юкагирские семьи поначалу не казались русским очевидцам какими-то особенными. Но к концу XVIII века власти Российской империи наконец наладили регулярные переписи аборигенов Дальнего Востока – такие переписи были важны для взимания ясака, драгоценной меховой дани. И вот тут-то и выяснилось, что некоторые юкагирские семьи из поколения в поколение имеют одну особенность – жена заметно старше мужа.
«Князец Козьма Щербаков, 54 года. У него жена Наталья Тимофеева из казачьих дочерей, 61 год. Константин Семенов, 15 лет. У Константина жена Сима Андреева, взятая из Чуванского роду, 19 лет. Семен Чичаканов, 43 года. У него жена Парасковья Васильева, взятая из Ламутского Уяганского роду, 46 лет. Павел Чичаканов, 15 лет. У него жена Аграфена Семенова из Чуванского роду, 18 лет. Николай Чаин, 26 лет. У него жена Евдокия Антонова, взятая из Омотского роду, 40 лет…» – гласят сухие строки «ревизской сказки» 1793 года, то есть государственной переписи «новокрещённых» юкагиров из «Третьего Омолонского рода», кочевавшего к востоку от Колымы, между её притоками, реками Омолон и Большой Анюй.
Юкагиры были самым малочисленным народом на крайнем севере Дальнего Востока, и никто из путешественников или учёных той эпохи не познакомился близко с ними. Поэтому нам неизвестно, как сами юкагиры объясняли такой обычай, почему их жёны были всегда старше мужей. Вероятно, «князцы», то есть старейшины юкагиров, предпочитали женить своих едва подросших сыновей на девушках постарше из других родов, ведь такие жёны могли уже быть полноценными работницами.
«…когда мужа в юрте не было»
Спустя столетие после близкого знакомства с чукчами, в двух тысячах вёрст к югу от Чукотки подданные Российской империи вновь с удивлением обнаружили мощные пережитки группового брака. С нивхами, живущими по обоим берегам Татарского пролива, в устье Амура и на Сахалине, русские впервые стали регулярно общаться только в середине XIX века, после присоединения Приморья и Приамурья к нашей стране.
Первоначально никаких брачных странностей у «гиляков», как изначально звали в Российской империи нивхов, не заметили – в глаза бросались обычные парные семьи. Первым нечто удивительное обнаружил Лев Штернберг, молодой студент, в 1889 году сосланный на Сахалин за революционную деятельность.
Проведя в сахалинской ссылке почти десять лет, он объехал и изучил весь остров, близко познакомившись с его аборигенами. Собранные им этнографические материалы были настолько интересны и уникальны, что Императорская Санкт-Петербургская академия наук даже ходатайствовала перед царскими властями о досрочном возвращении учёного-революционера из ссылки.
Именно Лев Штернберг первым изучил семейные особенности «гиляков»-нивхов. «Можно объехать всю территорию гиляков, – писал ссыльный учёный, – жить в юртах, подолгу наблюдать семейную жизнь их и не замечать в строе их семьи ничего необычного. В больших зимних юртах обитатели занимают свои нары семьями, живущими каждая своими обособленными интересами. Между мужем, женой и их детьми царит полное согласие и нежные отношения. Мало того, нередко можно встретить случаи поразительно преданности и любви между супругами; когда один умирает, то другой нередко налагает на себя руки или умирает с тоски. Словом, по всем видимостям, мы имеем дело с типом семьи, которую принято называть патриархальной. Но не такова она в действительности. Прежде всего вас поражает странная родственная номенклатура. Целая группа женщин зовет целую группу мужчин своими мужьями… Точно так же целая группа мужчин зовёт группу женщин своими матерями…»
