Моя жизнь хикикомори. Том 3: После перемен - Отшельник Извращённый
— Простил. — искренне ответил я. — Но теперь твой черёд сделать шаг, дед. Навстречу будущему, которое сильнее прошлых обид.
Он смотрел на меня печально, но при этом и счастливо. Во взгляде чёрных престарелых глаз — чистое, незамутнённое признание. Одинокая слеза скатилась по его щеке — драгоценная, как жемчужина, выстраданная годами гордости.
— Мой внук, — произнёс он, сдерживая себя изо всех сил. — Ты стал настоящим мужчиной. И превзошёл нас всех.
Я шагнул вперёд и обнял его — не главу Кобаяси Групп, не хранителя древних традиций, а просто деда, чьё сердце оказалось живым под броней долга и власти.
— Просто сделай это, дед, — сказал я тихо. — Пригласи его на ужин. Без масок и регалий.
Он замер, взвешивая тяжесть этой простой просьбы, затем его руки, привыкшие держать бразды империи, неуверенно поднялись, обняв меня в ответ:
— Хорошо, — выдохнул он слово, которое, возможно, ждало своего часа десятилетиями.
Я отстранился, встречая его взгляд — уже не властного главы рода, а просто человека, нашедшего путь к примирению:
— Теперь мне пора, дед. Нужно встретиться с призраками своего прошлого.
Он кивнул в ответ, лицо вернуло привычное спокойствие, но в глазах всё ещё читалось уважение и что-то похожее на гордость.
Я развернулся и зашагал к машине, где меня уже ждала Кана.
— Поехали, — сказал я, садясь за руль.
Porsche мягко тронулся с места, унося нас прочь от поместья, где только что изменилось больше, чем казалось возможным.
* * *
Я припарковал Porsche у высотного жилого комплекса из бетона и стекла. Тут же располагались магазины и уютная кофейня.
Двигатель затих, и в салоне стало тихо. За окном пульсировал город, но здесь, в моменте, время застыло, как капля смолы.
Кана, сидевшая рядом, повернулась:
— Что дальше, Казума-сама? Вы пойдёте домой к Накамуре-сан?
Я смотрел на фотографию, что дала мать. Накамура Рин — молодая блондинка со взглядом, в котором читалось что-то неуловимое. Что-то, что я должен был помнить, но не мог.
— Хм-м, — я провёл пальцем по глянцевой поверхности снимка, — было бы проще, если бы я чувствовал хоть что-то. Хоть намёк на узнавание.
Кана ждала, храня своё фирменное молчание.
— А так… даже не знаю, что я ей скажу? — я откинулся на сиденье. — «Извини, говорят, мы любили друг друга, но я помню только то, что мне рассказали час назад»? — и положил фотографию в карман, с осознанием, что всё-таки зря приехал. — Я ведь ничего не помню, что между нами было. Ни её голоса, ни её улыбки, ничего. Всё это просто пустые слова для меня.
Вдруг пальцы Каны едва дрогнули на колене — движение столь незначительное, что его можно было принять за игру света.
— Казума-сама, — её голос прозвучал непривычно мягко. — Посмотрите туда.
Я проследил за её взглядом, и время споткнулось, зависло. Я увидел её.
Она стояла у витрины кофейни, и тёплый свет, исходящий изнутри, окутывал её золотистым сиянием. Тёмно-синий плащ подчёркивал хрупкость её силуэта, а светлые волосы казались почти золотыми в освещении. Рядом с ней был молодой мужчина в сером пальто. Её смех — лёгкий, как весенний ветер, долетел до нас через закрытые окна машины.
Моё сердце вдруг странно сжалось.
Накамура Рин — имя прозвучало в голове как отголосок чужого воспоминания.
Я смотрел, как они стояли у кофейни. Парень наклонился к ней, сказав что-то с улыбкой, а она рассмеялась, смущенно прикрыв рот.
Почему… почему меня это так сильно волнует?
Его рука на её плече, её улыбка, тающая в вечернем свете, их общий момент, такой простой и естественный.
А потом… их губы встретились.
И что-то внутри меня взорвалось.
Воспоминания хлынули как прорванная плотина — яркие, острые, беспощадные. Каждый образ вспыхивал в сознании, как вспышка фотокамеры, обжигая разум. Перед глазами замелькали сотни картинок, тысячи фрагментов, будто кто-то включил прожектор прямо в мозгу.
— Рин, подожди!
— Казума, не будь таким серьёзным, я просто пошутила!
— Я люблю тебя…
— Тогда люби меня вечно…
Каждое воспоминание било, как разряд тока, заставляя сердце сжиматься от боли, что теперь чувствовалась каждой клеткой тела.
Я любил её. Боги, как же сильно я её любил.
Следом посыпались образы один за другим, удар за ударом, восполняя разум воспоминаниями. Слова, лица, голоса — всё нахлынуло волной, готовой утопить меня в своей силе. Я судорожно вцепился в руль, чувствуя, как реальность плывёт перед глазами. Прошлое и настоящее смешались в один бешеный водоворот чувств и образов, грозя утянуть на самое дно. Голова затрещала, будто кто-то сжал её в тиски и вонзил раскалённый прут прямо в мозг. Боль стала невыносимой, я не мог её остановить.
И закричал. Громко, пронзительно, как если бы это был единственный способ справиться с тем, что происходило.
— Казума-сама! — голос Каны доносился откуда-то издалека. Я тонул, а она звала меня с поверхности.
Пальцы впились в виски с такой силой, что вот-вот проломят череп. Но даже эта физическая боль была ничем по сравнению с тем пожаром, что пылал в сознании.
— Рин…
— Не приближайся. И не смотри на меня так.
— Так? Как? Как будто я тебя люблю? Мы же обещали… обещали любить друг друга вечно. Помнишь?
— Любить вечно? Ты правда поверил в это? Казума, ты просто ребёнок, который придумал себе сказку. Но у сказок нет счастливых концов. Запомни это.
— Рин… хватит…
— Между нами ничего нет. Никогда не было. Забудь меня. Просто исчезни из моей жизни…
Я кричал, сжимая виски, но боль только усиливалась. Вместе с ней приходили образы, воспоминания. Стена, удерживающая всё — рухнула.
Средняя школа. Осенний день. Я стою на школьной площадке, смотря, как Акане, совсем юная, с закрытыми глазами собирает сложный пазл из сотен кусочков. Её пальцы мелькают, точь движутся сами по себе, а на лице отражается спокойная уверенность.
— Казума, ты правда думал, что победишь меня?
— Акане-чан, ты выиграла только в одном раунде из пяти.
И то, в котором я поддался, но говорить ей об этом, конечно же, не стал…
Вспышка. Её слезы на моей рубашке. «Я люблю тебя, глупый Казума!» Так больно видеть её плачущей, но что-то внутри поёт от этих слов.
Новая сцена. Старшая школа.
