Моя жизнь хикикомори. Том 3: После перемен - Отшельник Извращённый
— Хорошо, — произнесла мать наконец, и в этом слове отчетливее слышалась капитуляция, чем согласие.
— Я поеду с Каной, — добавил я, давая понять, что не потерплю возражений.
— Как пожелаешь… сын, — её голос дрогнул на последнем слове, ведь всё ещё не была уверена, имеет ли право его произносить.
Что ж, что до меня — пора шагнуть в прошлое прямо сегодня…
Глава 14
В такой час, когда ночь ещё не наступила, а вечер не решался отступить, я собирался в поездку. Вернее, меня собирала Харуно.
«Теперь всё стало на свои места, — мысли летели при взгляде на отражение. — Почему всё это время я чувствовал себя странно? Это место… этот дом — я не принадлежу ему. Я привык к другой жизни, другой реальности. Жизни в одиночестве.»
Обрывки рассказов Каору всплывали в голове, перекрываясь с прожитыми днями без памяти. Но вместо ожидаемой пустоты внутри разливалось странное тепло.
Тот Казума жил один. Закрытый, как в раковине. Теперешний Казума окружён людьми, которые постоянно рядом: дед, Кана, Харуно и куча персонала. Это должно было тяготить. Но почему-то не тяготит. Я абсолютно спокоен.
Взглянул на Харуно — она работала молча, и в этой тишине читалось понимание. Особенное, без необходимых друг другу слов.
Может, моя новая жизнь рядом с людьми, с этой бесконечной чередой разговоров и даже споров — это нормально? Я ведь могу быть частью этого мира?
— Харуно, — произнёс я так тихо, что сам едва услышал.
Она подняла глаза — в них плескалась усталость вперемешку с преданностью, которую не купишь ни за какие деньги:
— Да, Казума-сама?
Вопрос, который я собирался задать, почему-то показался важным, хоть на первый взгляд и казался странным:
— Если я исчезну, ты будешь скучать?
Харуно замерла. Её пальцы на мгновение остановились на последней застежке спортивной куртки.
— Скажи честно, — добавил я. — Не как должна ответить служанка дома Кобаяси, а как чувствуешь сама.
Она подняла глаза, и в них теперь показалось не отражение идеальной прислуги, а живой, пронзительный взгляд:
— Я бы скучала, Казума-сама, — произнесла она тихо, но уверенно.
Внутри что-то дрогнуло, как нить, которую задели в темноте:
— Почему?
Харуно опустила глаза, но в этом жесте не было привычной покорности:
— Потому что вы сделали этот дом… другим.
— Другим? — наклонил я голову набок.
— Живым, — посмотрела она на меня. — Теперь в этом холодном доме бьётся сердце.
Я на мгновение замолчал, переваривая её слова. Затем кивнул:
— Спасибо, Харуно.
Её губы чуть дрогнули, будто хотела улыбнуться, но сдержалась.
— Вы готовы, Казума-сама, — произнесла она, поклонившись.
— Ладно, — выдохнул я, направляясь к двери. — Пора встретиться с призраками прошлого.
…
Вечерний воздух обнял прохладой, стоило выйти из дома. И тут же я увидел его — дед стоял у входа, величественный и неподвижный, как древнее божество, охраняющее врата храма. Что-то в его осанке говорило о буре, притаившейся за напускным спокойствием.
«Значит, Каору рассказала ему о нашем разговоре», — пронеслось в голове, пока я изучал его лицо, на котором итак всё было написано.
Мы застыли друг напротив друга. Воздух загустел. В этой тишине слышалось больше правды, чем во всех наших предыдущих разговорах.
— Я знаю, что ты любишь меня, дед, — сказал я наконец, смотря ему прямо в глаза. — Вижу это по твоим глазам.
Его взгляд дрогнул, но он не ответил, ожидая, что я продолжу.
— Но не могу принять то, как ты поступил с моими родителями, — мой голос был твёрдым, но без ярости.
Он выдохнул — глубоко, тяжело, выпуская груз, что нёс десятилетиями:
— Я делал то, что должен был, Казума. Род Кобаяси — не просто семья. Это наследие веков. Я лишь пытался сохранить его. Однажды ты поймёшь моё решение того дня.
— Я и сейчас понимаю, дед, — и в моём голосе не было ни осуждения, ни гнева. — Именно поэтому мы стоим здесь и говорим спокойно, а не рвём друг другу сердца.
В его взгляде промелькнуло удивление — явно ожидал другой реакции от внука, которому только что открылась тяжесть семейных тайн. Наступило молчание. Мы стояли, каждый думая о своём. Дед пытался держаться, как всегда — несгибаемый глава империи Кобаяси. Но мои глаза видели, как подрагивают его пальцы на трости, как напряжённо застыли плечи под идеальным костюмом.
— Поговори с отцом, — произнёс я, и эти слова прозвучали в вечернем воздухе как вызов.
Он не ответил, ожидая, что я скажу дальше, взгляд стал острее, внимательнее.
— Когда придёт время, — продолжил я с уверенностью, что приходит только с пониманием истины, — я возьму в свои руки не только Кобаяси Групп, но и империю отца.
Что-то дрогнуло на его старческом лице — быстрое, почти незаметное, как рябь на воде. Он смотрел на меня так, будто впервые по-настоящему увидел. Чёрные глаза медленно расширились, видимо, не сразу понял, что именно я имел в виду. Но через миг дед всё осознал.
— Ты предлагаешь… — его голос, всегда уверенный, сейчас звучал непривычно хрупко.
— Да, дед, — перебил я, сохраняя спокойствие. — Я хочу, чтобы вы примирились. По-настоящему. Не ради бизнеса. Ради семьи.
В его глазах промелькнула боль, которую он прятал за десятилетиями гордости и принципов.
— Хочешь, чтобы я признал его? — эти слова дались ему тяжело, как последние капли воды в пустыне.
— Ты итак признал его, хоть и не говоришь вслух, — ответил я, глядя ему в глаза. — Я хочу, чтобы ты сказал ему об этом и вы, наконец, стали семьей.
Что-то надломилось в нём — та стена, что возводилась десятилетиями, начала осыпаться. Он отвернулся, пытаясь спрятать эту внезапную уязвимость, но сложно было не заметить, как дрогнули его губы, как затуманились глаза.
— Казума… — выдохнул дед, и его глаза увлажнились. Пальцы сжались в кулаки — последняя попытка удержать маску властного патриарха. Но время масок прошло. Он сделал шаг назад, отступая перед волной чувств, но затем встал, как вкопанный.
— Значит… ты простил меня, — произнёс он хрипло, и эти слова явно обжигали его горло. — За то, что не был с тобой рядом… За то, что пропустил все твои дни рождения… — его старческие глаза заслезились. —
