Брюс Кэмерон - Путешествие хорошего пса
мной, прижав руку к губам.
– Что случилось? – спросил Трент.
– Макс никогда не молится мне. Только тебе.
– И что с того?
Я уплетал свою еду.
– Хочу попробовать кое-что, когда он закончит, – сказала Сиджей. Я был полностью
сосредоточен на еде. А закончив, вылизал миску. – Хорошо, зови его.
– Макс! Ко мне! – позвал Трент. Я послушно подошел и сел. Были времена, когда он
подзывал меня и каждый раз давал угощение… Увы, эти времена почему-то прошли.
– А теперь нагнись к нему, будто ставишь миску с едой на пол, – сказала Сиджей.
– Что мы делаем?
– Просто послушай меня. Пожалуйста.
Трент наклонился ко мне. Сегодня этот запах был особенно сильным.
– Молись! – скомандовала Сиджей.
Я послушно подал сигнал.
– Сиджей, что? Почему ты так смотришь?
– Я хочу, чтобы ты кое-что сделал для меня, – ответила Сиджей.
– Ты о чем?
– Сходи к врачу.
Весь следующий год Трент был очень болен. Когда его рвало в ванной, Сиджей
расстраивалась точно так же, как раньше, когда это происходило с ней, а я всегда переживал
за них обоих и скулил.
С головы Трента исчезли все волосы, и я смешил его, облизывая ему череп, когда он лежал
в постели. Сиджей тоже смеялась, но за ее смехом скрывалось постоянное тревожное
беспокойство.
– Я не хочу, чтобы это Рождество было последним с моим мужем, – сказала она той зимой.
– И не будет, дорогая, обещаю, – ответил Трент.
Наблюдая за буйным поведением Графа рядом с Сиджей, я понял, как нужно вести себя
с больным человеком, поэтому старался быть спокойным и ласковым. Раньше моей работой
было защищать Сиджей и Трента от угроз, и я справлялся, а сейчас моя работа заключалась
в том, чтобы защитить их от печали, и это требовало совершенно другого набора навыков.
Несколько раз в неделю мы с Сиджей ходили полежать на кушетке. Люди, которые
суетились вокруг моей девочки, меня знали и любили, и гладили, и говорили, что я хороший
пес. Они ко мне так относились, потому что я тихо лежал, а не скакал по комнате. Теперь
каждый раз, когда мы выходили из заведения с кушеткой, мне казалось, что моя девочка уже
не так больна, как в самом начале наших визитов сюда. Впрочем, я всего лишь собака и могу
ошибаться.
Однажды вечером Сиджей и Трент сидели обнявшись на диване, а я зарылся в укромное
местечко между ними. Сникерс наблюдала за нами немигающими глазами из другого конца
комнаты. Вот интересно, о чем думают кошки, и думают ли они вообще.
– Я хочу, чтобы ты знала: у меня солидная страховка и много инвестиций. С тобой все будет
в порядке, – сказал Трент.
– Мы не будем это обсуждать. Ты поправишься. Ты уже поправляешься, – ответила Сиджей.
Она разозлилась.
– Просто на всякий случай.
– Неважно. Это не понадобится, – настаивала Сиджей.
Бывало, Трент не приходил домой по нескольку дней, и Сиджей в эти дни тоже
отсутствовала большую часть времени, хотя она всегда возвращалась, чтобы вывести меня
на прогулку и покормить, и от нее пахло Трентом, поэтому я знал, что они где-то вместе.
Однажды теплым летним днем мы вдвоем с Сиджей сидели на травке. Я уже от души
набегался и теперь спокойно сидел на коленях у моей девочки. Она гладила меня по голове.
– Ты такой хороший пес, – сказала она мне. Ее пальцы чесали зудящий участок вдоль моего
позвоночника, и я стонал от удовольствия. – Макс, я знаю, что ты делал. Ты ведь не читал
молитву, правда? Ты пытался сказать нам про Трента, пытался сказать, что чуешь его болезнь.
Мы просто сначала не поняли. Это тебя Молли научила? Макс, она говорит с тобой? Ты так
об этом узнал? Она – собака-ангел, который охраняет нас? Ты тоже собака-ангел?
Мне было приятно слышать от Сиджей имя Молли. Я завилял хвостом.
– Мы вовремя пошли к врачу. Благодаря тебе им удалось остановить болезнь. Ты спас моего
мужа. Я не знаю, как, но если ты говоришь с Молли, передай ей от меня спасибо.
Я был сильно разочарован, когда у Трента снова выросли волосы на голове, потому что
когда я лизал его череп, он всегда смеялся. Однако вещи меняются: волосы Сиджей, например, никогда не были такими длинными, как сейчас. Они опускались вокруг меня восхитительным
шатром, когда она наклонялась. А когда наклонялся Трент, я уже не чуял того металлического
запаха. И если он мне говорил: «Молись!», я смотрел на него в недоумении, чувствуя себя
неудачником. Чего он хочет? Еще больше меня озадачил случай, когда, услышав команду
молиться, я остался сидеть и долго смотрел на него в недоумении, а они оба рассмеялись
и захлопали в ладоши, назвали меня хорошим псом и дали мне угощение, хотя я не сделал
ровным счетом ничего.
Предназначение собаки уж точно не в том, чтобы понимать желания людей – для собаки это
невозможно.
Тем летом, когда волосы у Трента снова выросли, к нам домой пришли какие-то люди и все
вынесли. Сиджей разговаривала с ними и ходила с ними по дому, поэтому я знал, что они
не представляют угрозы, но все равно полаял на них для порядка. Я все еще лаял, когда
Сиджей посадила меня в контейнер. Сникерс она тоже посадила в ее контейнер, – по-
моему, зря.
Мы отправились в очень долгую поездку на машине, на заднем сиденье, в наших
контейнерах.
Когда поездка закончилась, те же люди, которые были у нас дома, перенесли наши вещи
в новый дом. Изучать незнакомые комнаты – это так весело!
Сникерс подозрительно обнюхивала все вокруг, а я сходил с ума от радости и носился
по всему дому.
– Макс, теперь мы будем жить здесь, – сказал Трент. – Тебе больше не придется тесниться
в квартире.
Я подбежал к нему и поставил лапы ему на ноги, а он поднял меня в воздух. Я самодовольно
смотрел вниз на Сникерс, которая притворялась, что ей нет до нас дела. Трент был хорошим
человеком. Он любил Сиджей и меня, а я любил его. Той ночью, когда я засыпал, прижавшись
к моей девочке, а Трент лежал на другой стороне кровати, я думал о том, как сильно предан
Тренту был Рокки. Обычно хорошего человека можно распознать по тому, есть ли у него
собака, которая его любит.
Домой мы больше не вернулись. Мы поселились в этом маленьком доме с лестницей и, что замечательнее всего, с зеленой лужайкой во дворе. Здесь было тише и меньше съедобных
запахов, зато я слышал мелодичный лай собак и чуял запахи растений и дождя.
Я был счастлив. Прошел год, потом другой. Сиджей слегка нездоровилось, но постепенно ее
здоровье крепчало, и ей становилось лучше.
Мы уже долго жили в этом доме, когда одной зимой меня начали беспокоить лапы. По утрам
они были жесткими и воспаленными, и я ходил медленнее. Наши прогулки на открытом
воздухе стали такими же короткими, с частыми передышками, как в то время, когда Сиджей
болела и толкала впереди себя стул.
Сникерс тоже стала двигаться медленнее. Мы с ней часто спали на противоположных концах
дивана, просыпаясь днем, чтобы поменяться местами.
– Макс, ты в порядке? Бедная собачка. Лекарство помогает? – спрашивала меня Сиджей.
Я слышал беспокойство в ее голосе, а при звуке своего имени вилял хвостом. Теперь моей
задачей было находиться рядом с моей девочкой и спать, когда она ходила лежать на кушетке
каждые несколько дней.
Я изо всех сил старался не показывать свою боль ни ей, ни Тренту. Я чувствовал ее острое
беспокойство, когда она видела, что мои суставы горят. Это чувство очень походило на то, когда Бивис до крови разодрал мое ухо.
Я больше не носился по двору, лая от восторга. Не хватало сил. Нет, восторг я испытывал
по прежнему, но перестал его проявлять.
Иногда, когда я лежал на солнышке, Сиджей звала меня, и я поднимал голову, а лапы
не хотели двигаться. Тогда Сиджей подходила и брала меня к себе на колени, а я чувствовал ее
печаль и, поборов слабость, поднимал голову и лизал ее в лицо.
– Макс, у тебя сегодня хороший день? Сильно больно? – спросила она меня после
особенно жуткого приступа, когда я несколько минут вообще не мог двигаться. – Боюсь, время пришло. Я с ужасом ждала этого момента… Завтра отвезу тебя к Ветеринару. Макс, ты больше не будешь страдать. Я обещаю.
Я вздохнул. Мне было хорошо, когда Сиджей держала меня. Когда ее руги меня гладили, они будто сглаживали боль. Вышел Трент, и я ощутил, как его руки тоже стали меня ласкать.
– Как он? – спросил Трент.
– Совсем плохо. Увидев его, я подумала, что он умер.
– Такой хороший мальчик, – пробормотал Трент.
– О, Макс, – шепнула Сиджей. В ее голосе было столько печали.
