User - o bdf4013bc3250c39
«Куда же все подевались? – подумал еще раз. – Витьке вроде на работу». И
только подумал, как дверь распахнулась и парень влетел на кухню –
растрепанный и встревоженный.
- Матери плохо! – выкрикнул он.
- Где она? – поднялся с места Добряков.
- В ванной, отрыгивает, еле доползла! Задрочили вы пьянкой своей!
Добряков пошел в ванную и еще в прихожей услышал громкие
спазматические звуки. Рванул дверь и увидел Зину, которая в одной ночной
рубашке стояла на полу на четвереньках, изогнувшись над пластмассовым
тазиком. Из ее горла и вырывались те звуки, которые слышал Добряков, а в
тазик из ее рта тоненькими осклизлыми струйками стекала тягучая бордовая
масса.
- Может, похмелиться? – спросил Добряков.
196
Зина посмотрела на него дикими, выпученными глазами, хотела что-то
ответить, но очередной сильный спазм скривил ее лицо и она опять
судорожно затряслась над тазиком, выплескивая из себя бурую слизь.
Влетел Витя, протянул матери таблетки:
- Эти?
Зина оторвалась от тазика, скосила взгляд на ладонь сына и выдавила через
силу:
- С лимоном… в воду…
- Иди на кухню, - налетел Витя на Добрякова, - возьми в холодильнике
лимон, разрежь напополам и выдави в стакан с водой. Давай!
Добряков пошагал на кухню, дивясь про себя и покачивая головой.
«Похмелиться бы, так получше бы стало», - подумал он, но тут же вспомнил, что выпил остатки водки, а потому решил про похмелку речи больше не
заводить. Отжал лимон, принес полный стакан в ванную.
Зина сидела на кромке ванны и трясущимися губами лепетала несвязное:
- Отравилась я… хватит… выльешь потом…
Витя согласно кивал головой и держал на раскрытой ладони таблетки. Когда
вошел Добряков, Зина взяла таблетки, пихнула в рот и запила мелкими
глотками.
- Когда это началось? – спросил добряков.
- С полчаса назад, - ответил Витя. – Я тебя будил, будил. Без толку.
«Так вот кто толкал меня в шею во сне! – догадался Добряков, но потом в
голове у него снова все смешалось: – Но ведь бред какой-то! Неужто я за эти
полчаса и в сарае сутки провалялся, и Коняхина застрелил, и сам погиб?
Ничего не пойму…»
197
- Зина, может, тебе похмелиться, а? – осторожно начал он. – Полегчало бы. Я
бы сбегал…
- Что-о?! – дико взревела она. – Похмелиться?! Да иди ты знаешь куда вместе
с твоим похмельем! Отравилась я, а он – похмелиться! Таблетки вон буду
глотать снотворные да отлеживаться. – Она помолчала немного, опустив глаза
и тяжело дыша, потом сказала уже тише: - А тебе, знаешь, лучше бы уйти.
Дома-то ведь давно не был.
- А как же… вдруг помочь, - заикнулся было Добряков, но Зина резко и
категорично оборвала:
- Незачем мне помогать! Мне помощник теперь – снотворное да постель. Да
и видеть никого не хочу. Вите скоро на работу, так побуду одна в тишине, может, уснуть удастся. Так что ступай, наверное.
- Но… понимаешь… я таким вот путем, как ты, никогда не лечился… -
забормотал Добряков. – Мне постепенно надо бы…
- Похмелиться хочешь? – поняла Зина. – Так разве я тебе мешаю? Только
один, пожалуйста, без меня на сей раз, я покоя хочу, понимаешь?
- Понимать-то понимаю, - снова промямлил Добряков, - но вот… как тебе
сказать-то…
- Да говори уж прямо, что денег нет! – выбросила Зина ему в лицо обидное. –
Только на меня теперь не рассчитывай. И так попили два дня на мои. Хорошо
попили, согласен?
- Да, но…
- Я все сказала, - устало отмахнулась Зина. – Иди домой, я сейчас ложиться
буду, а Вите на работу.
Добряков все еще мялся, но Витя вдруг повернулся к нему вплотную и как-то
угрожающе прошептал, почти прошипел:
198
- Не понял, что ли? Вали отсюда, тебе сказано! Или… - и он угрожающе сжал
кулаки.
- Ты меня не пугай, сынок, - по возможности вежливее предостерег Добряков.
– Я ведь в Афгане служил.
- По мне хоть в двух Афганах! Выметайся, тебе сказано! – наступал на него
Витя, с самым серьезным намерением поднимая кулаки к груди.
- Не напрягайся, я все понял, - кивнул Добряков, развернулся и вышел в
прихожую. Обулся, открыл дверь и сбежал вниз, не вызывая лифта.
«Идите вы все в жопу с вашим гонором!» - в сердцах выругался он. Потом
пошарил рукой в кармане, вытащил скопившиеся от сдач деньги и от радости
даже присвистнул: за два дня он «наварил» ни много ни мало аж около
тысячи рублей.
«Лечитесь на здоровье, Зинаида Николаевна, - злорадно прошептал он. – А я
и без вас как-нибудь не пропаду!»
И, ускорив шаг, направился в ночной магазин.
11
Все утро, до полудня, Добряков поправлялся купленным пивом. Сидел на
кухне, пил небольшими глотками и пускал сигаретный дым в потолок.
Потолок этот за несколько лет курения закоптился, стал похож на свинцовое
грозовое небо, и Добряков неоднократно подумывал о том, как бы забелить
эту гадость. Но поскольку сам белить не умел, а позвонить матери и
послушать ее советов так и не сподобился, то потолок день ото дня
становился все чернее.
199
«С другой стороны, не курить же в туалете, - оправдывался он перед собой. –
Там к тому же дым по вентиляционной трубе проберется прямиком наверх, к
соседям. Хлопот потом с имя, как бабушка говаривала, не оберёшша».
Он включил подержанную магнитолу «Vitek», вставил кассету Любови
Успенской и плеснул в стакан новую порцию «Хейнекена». Как все-таки
приятно пить свежее прохладное пиво под любимые песни! И никакой Зины
не надо с ее проблемами, с ее неадекватным сыном и с ее … как его…
Испугаем! Он вспомнил корявую, неуклюжую фигурку Петьки Волкова и
презрительно усмехнулся: «И чего нашла в нем? Воздря какая-то, не мужик!»
Он выпил полный стакан, закурил и покосился на пол. Там, в углу, возле
мойки, стояли опустошенные им за сегодняшнее утро бутылки. Он насчитал
пять штук и расплылся в довольной улыбке: «Хорошо сидим!» Потом подпер
подбородок левой рукой и вслушался в голос любимой певицы:
Я буду очень по тебе скучать,
каждый день и вечер каждый.
Буду помнить о твоих больших,
ласковых руках.
Я буду очень по тебе скучать,
как бывало не однажды.
И поэтому не прячу я
слезы на глазах.
«Жизненная песня, сказала бы мать, - расчувствовался Добряков. – А вот
интересно, обо мне кто-нибудь будет скучать вот так – до слез, до тоски?
Хотя бы припомнит на минутку?»
200
Он вспомнил обе свои женитьбы, все свои связи, случайные и более-менее
длительные, и пришел к неутешительному выводу, что вряд ли такая персона, как перманентно пьяный Добряков, вызовет в ком-то хоть капельку
сожаления.
«Насрать! – осклабился он. – Никто из них никогда не понимал, что для меня, может, выпивка своеобразное утешение в этом злобном мире. Что, не будь ее, какой бы долгой показалась мне жизнь!»
Он налил еще, залпом выпил и прибавил громкость. Напарник певицы
тосковал не на шутку:
Никогда люди не были ближе,
чем мы с тобой сейчас.
Оглянись, я твой профиль увижу
в последний раз!
«Тоже вот страдает. А чего страдает? Баб вокруг вон сколько. В нашей стране
точно немеряно. А раз так, чего переживать за них? Без них, по крайней мере, экономнее», - он открыл дверцу холодильника, полюбовался на
дожидающиеся восемь бутылок пива и со спокойной душой налил себе еще
стакан.
А Любовь Успенская уже пела следующую песню – «Пропадаю я».
«Вот кто бы меня так любил, а! - размечтался Добряков, потягивая из стакана.
– А эта, Зинка-то, что же, она, выходит, тоже так себе, пристипома? Прав
Рюмин все-таки? Поиграли, а что у человека чувства какие-то могут
проявиться – по барабану… Это что в таком разе получается? Выходит, что у
меня с ней все? Кончилось, так и не начавшись как следует?» – он даже едва
заметно вздрогнул, настолько эта мысль показалась ему нелепой. Непонятно
почему (он сам себе и объяснить бы не мог, почему) ему казалось - да что там
201
казалось, он был в этом абсолютно убежден, - что эта женщина совершенно
другая, не похожая на его предыдущих подружек, что она не похожа даже на
самых любимых его женщин – двух его жен, которых он, как ни поверни, все-
таки любил.
«Вот ведь дерьмо какое!» – чертыхнулся Добряков, не о Зине, разумеется, а о
самой этой ситуации, которая вдруг только сейчас, после четырех выпитых
литров пива, показалась ему до того недопустимой, до того несправедливой, что он поневоле прослезился. Такое происходило с ним не часто, и только в
самые сентиментальные моменты жизни. А поскольку именно такой момент
он сейчас и переживал, значит, действительно крепко зацепила его эта