User - o bdf4013bc3250c39
моджахедам. Во сне он так до конца и не понял, на кой черт он сделал это и
зачем он противнику. Ладно б генералом был каким, а то обычный старлейт, командир взвода! Но поэтика сна была настолько стремительной, что не
191
оставляла места для глубоких размышлений, события нанизывались друг на
друга и закономерно одно из другого вытекали.
Он видел себя сидевшим на полу высокогорного глинобитного домишки, под
гневным взглядом какого-то высокого моджахедского начальника,
восседавшего на куске кошмы. Руки Добрякова были связаны, над ним с
винтовкой в руках стоял боевик и что-то быстро говорил начальнику. Их
языка Добряков не знал, но почему-то смысл сказанного четко отпечатывался
в его мозгу, словно какой-то невидимый переводчик-синхронист шептал ему
в ухо грамотно и добротно вылепленные русские фразы. Эти фразы были
короткими, резкими, предельно конкретными, из чего Добряков сделал
вывод, что попал он в ситуацию далеко не завидную и, судя по суровому
взгляда начальника, не сулящую ему ничего хорошего.
«Он перебежал через наши посты, - рассказывал боевик начальнику. –
Сказал, что сдается. В подтверждение своей доброй воли принес вот это».
Боевик вытащил что-то из мешка, валявшегося у его ног. Добряков чуть
повернул голову, но боевик грубо ткнул его в шею прикладом винтовки, и
Добряков снова уставился в глаза начальнику. Несмотря на то, что
перебежчик не видел, что появилось из мешка, но (странное дело) почему-то
понял, что боевик достал оттуда отрезанную голову русского солдата.
Добряков обомлел, когда понял, что это его рук дело, и очевидная
алогичность собственного поступка повергла его в шок. Он попытался что-то
сказать, громко выкрикнуть в глаза начальнику, но слова застревали в горле, неловко и лениво ворочались на языке, в то время как четкий и
пронзительный голос боевика раздавался над самым его ухом, и слова эти
были разяще-безжалостными:
«Говорит, что убил своего караульного, когда тот заподозрил измену. Говорит, что вынул нож, вот этот (боевик снова что-то показал начальнику), и одним
движением, вот так (опять жест), перерезал ему горло».
192
«Эх, какой профессиональный, грамотный удар, - нахваливал начальник. –
Наш удар! – и после короткой паузы спросил: - И что он хочет?»
«Говорит, что желает уничтожить еще по меньшей мере тридцать советских
солдат. Например, свой взвод, которым он командовал еще сегодня», -
отчеканил боевик настолько несуразное, что даже Добрякову (в его-то
теперешнем положении) и то показалось, что все это похоже на какой-то
забавный фарс, на театральную интермедию, следом за которой непременно
жди смены декораций, которая будет отнюдь не в его пользу.
«Лжет, наверное, этот дошман! – сурово и медленно проговорил начальник. –
Но это нетрудно проверить. Пусть сходит на дело с группой Абдулбаки, ты
пойдешь с ними, понаблюдаешь за ним. Все ясно?»
«Ясно, господин!» – отчеканил боевик и коснулся рукой сидящего
перебежчика.
Добряков, вставая, хотел спросить, что ему будет за то, что он уничтожит
свой взвод, получит ли он свободу, но, подталкиваемый прикладом боевика, он не успел и слова вымолвить, как оказался на улице. Осмотрелся. Селение
небольшое, домишек на двадцать пять, кири.9 Прямо перед собой увидел
огороженную камнями площадку, которая в таких поселениях обычно играла
роль мечети. Боевик повел его по узкой улочке и вывел на центральную
площадь с хаузом10 и несколькими деревьями. Под деревьями сидели трое
стариков и, о чем-то перешептываясь, кивали на Добрякова.
Боевик подвел его к какому-то сараю и втолкнул внутрь. Послышался
громкий разговор, в нос ударил густой и ядреный запах сырой кожи. Воины
группы Абдулбаки готовились к предстоящей операции: чистили оружие,
обговаривали очередность действий. Добряков уселся на ковре в углу
помещения и понурил голову. Он чувствовал, что все в нем протестует
9 Кири - небольшое селение, состоящее из ближайших родственников.
10 Хауз – бассейн.
193
против уготованной ему роли, но жажда жизни все-таки переборола мерзость
затевавшегося. «Поскорее бы, - подумал он. – А потом застрелиться!»
Долгие и томительные потекли часы. Его кормили чем-то острым и
невкусным. Потом нарядили в афганское одеяние, облачили, как полагается, в
изар, перухан, васкат, на голову натянули пакуль.11 Затем навесили на грудь
пулеметные ленты. Потом, когда стемнело, вытолкнули на улицу и поставили
в колонну вместе с боевиками. Под пронзительную команду Абдулбаки,
молодого воина с орлиным взглядом, колонна медленно выступила из кири и
часа через полтора (Добряков засек время по наручным часам) подошла к
расположению полка, в котором перебежчик служил командиром взвода.
Боевики окружили лагерь полукольцом, рассыпались по кустам,
замаскировались и приготовили оружие. Абдулбаки сказал, что атака
начнется, когда стемнеет.
Как всегда на юге, стемнело быстро. Отряды быстрыми перебежками стали
бесшумно приближаться к лагерю. Добряков бежал рядом с боевиком,
который был приставлен наблюдать за ним, и сжимал в руках тяжелую
винтовку Ли-Энфилд образца 1904 года с примкнутым штыком. «И на кой
черт мне дали эту дуру? – смятенно думал он. – Все равно не умею с ней
обращаться, да и не пристрелянная к тому же». А потом с облегчением
подумал: «Ну и хорошо, что не умею, значит, в горячке боя вряд ли в кого-то
попаду!» Чувствовал, что устал, через каждый шаг спотыкался, потом вдруг
упал, больно ударился о корягу, а тут еще этот чертов душман подталкивал в
спину чем-то острым и все понукал: «Давай, давай, поднимайся!» Насилу
поднялся, ковыляя побежал за боевиками, которые уже ворвались в лагерь и
открыли оглушительную стрельбу.
«Вон твои выбегают! Стреляй, ну! – заорал на него боевик. – А то самого
пристрелю!»
11 Предметы афганской национальной одежды.
194
Добряков приложился, прицелился в бегущего с пулеметом солдата и в тот
момент, когда нажимал спусковой крючок, узнал в нем сержанта Коняхина.
Выстрела в таком грохоте слышно не было, но Коняхин споткнулся, выронил
пулемет, как-то смешно перелетел через него, плюхнулся лицом в землю и
затих.
«Молодец! – кричал в ухо боевик. – Вон еще бегут! Огонь!»
Добряков прицелился еще раз, но произошла осечка. Он передернул затвор, выстрелил снова – опять осечка. С недоумением посмотрев на винтовку, он
отшвырнул ее в сторону. Боевик злобно посмотрел на него и, ругнувшись
сквозь зубы, изо всей силы ударил его по голове прикладом своей М-16…
Очнулся Добряков в том же домишке, где разговаривал с главным
моджахедом. Сейчас тот потрясал перед его носом пистолетом и выкрикивал
ему в лицо непонятные ругательства. «Странно, - подумалось Добрякову, -
почему это я теперь ничего не понимаю? Ведь раньше-то понимал…» И едва
только подумал это, как услышал, как моджахед громко и отчетливо бросил
боевику, сопровождавшему Добрякова: «Голову с плеч!» Тот кивнул,
подхватил обреченного под руки, выволок на улицу и оттащил в какой-то
сырой и темный сарай. Обессилевший Добряков бросился на пучок соломы и
забылся тяжелым сном.
Сколько прошло времени до того, как за ним пришли, он не отследил.
Помнил только томительную ночь, пронизывающую свежесть раннего утра,
восход солнца, бросившего в узкое отверстие в потолке тоненький яркий
лучик. Потом дверь открылась, двое моджахедов вошли и навалились на
Добрякова, тяжелые, вонючие. Один взял его за ноги, другой за руки.
Вынесли из сарая и опустили посреди улицы возле сухого бревна. Потом
подошел третий моджахед, рослый и сильный, знаком приказал Добрякову
положить голову на бревно и вытащил из-за пояса огромный лохар.12
12 Лохар – афганский кинжал-топор с лезвием длиной около 15 см.
195
Выдвинув лезвие, замахнулся над головой Добрякова. Тот едва успел
подумать: «Как же можно таким? Все ж не топор. Больно будет…» - как
здоровяк с шумным выдохом опустил мелькнувшее лезвие на шею
приговоренного…
Добряков вздрогнул, вскочил, как ошпаренный, и, тяжело дыша, осмотрелся
по сторонам. Он сидел на холодном кафельном полу Зининой кухни, в ногах
валялся сбившийся в комок толстый плед. Попробовал подняться и сделал
это с большим трудом. Шатаясь, подошел к окну. За стеклами занималось
яркое весеннее утро.
Оглянулся. Никого. «А где Зина?» - подумал вскользь и приметил на столе
бутылку с остатками водки. Жадно припал к ней и выпил в два глотка.
Поискал, чем закусить, но ничего не нашел и открыл холодильник. Схватил
кусок сыра и, не отрезая, откусил. Прожевал, сел за стол и закурил.
