Эйнемида II. Право слабого. - Антон Чигинёв
– Добрый знак! – Никокл указал на прилипший к правому бедру Хилона лист тополя, священного дерева Феарка. – И вот ещё, дубовый лист в волосах! Радуйся, Евмолп, Эйленос и Феарк отметили твоего сына, он свершит славные дела во имя Сенхеи и Эаклидов!
Новые собратья поднесли Хилону одежду: сандалии, пояс, бледно-жёлтый хитон и тёмно-голубой гиматий.
– Радуйся, сородич Евмолп, – провозгласил жрец. – Эаклиды приняли твоего сына! Твой род продолжен!
С Евмолпа сняли чёрно-белый наряд и одели в голубое с жёлтым. Хилон преклонил перед ним колени. Дрожащими руками обхватив голову названного сына, Евмолп поцеловал его в лоб и поднял на ноги.
– Добро пожаловать в род Дионидов, сынок, – прочувствованно сказал старик. – Отныне ты сын Евмолпа в той же мере, что и Анакрета. Предки наши возрадуются.
– Благодарю, отец. Благодарю вас за доверие, сородичи!
– Теперь вкусим хлеба, испечённого на улице Ксарфо и выпьем вина из таверны Хармокла, дабы наш новый сородич почувствовал вкус своего дома, – рассмеялся жрец. – Друзья из Анфеи, сегодня вы гости Эаклидов, преломите хлеб с нами.
Жрецы принялись разносить тёмные круглые хлеба и деревянные кубки с вином. Хилона и Евмолпа уже обступили с поздравлениями, Эолай хлопал по плечу, что-то смеясь говорил Анексилай, а Хилон всё думал о тёмно-синей воде, колышущейся позади. Новая жизнь и новая семья, обновление и очищение, такой смысл испокон веков закладывался в этот простой, как все древние, обряд. Прошлое смыто, а будущее впереди и ведомо лишь бессмертным. Для чего-то им потребовалось дать Хилону возможность начать всё заново, и, рано или поздно, он поймёт для чего. Рано или поздно.
***
Здесь всё было почти таким же, как вечность назад, в день, когда новый друг – мальчишка по имени Тефей – впервые пригласил Хилона домой. Когда старый Тимокрит отпускал учеников домой, Тефей всегда зазывал друзей к себе. Эти стены запомнили их, какими они были: беспечными детьми, полными задора, веселья и мечтаний. Хилон долго не решался переступить порог старой тефеевой комнаты, с печальной улыбкой скользя взглядом по знакомым с детства предметам.
Да, ничего не изменилось: заваленный папирусами стол у окна, шкаф для свитков, сундуки с одеждой, подставка для упражнений в каллиграфии, жёсткая деревянная кровать – Тефей считал, что будущему воину не подобает спать на мягком... Теперь это покои его, Хилона. Непривычная мысль резала душу, словно ножом. Казалось, что вот-вот хлопнет по плечу рука и знакомый голос скажет по-дружески грубовато: «Проходи, чего встал?» С тем детским чувством, когда кажется, что стоит забиться под одеяло, зажмуриться, и тотчас отступят все кошмары, Хилон обернулся. Ничего – лишь тёмная пустота коридора.
Сюда не приходили со дня отъезда Тефея на Игры. Новый отец рассказал, что Тефей подолгу занимался чем-то в своих покоях и запрещал трогать свои папирусы даже рабам. Перед отъездом он распорядился отослать все записи Хилону, если что-то произойдёт с ним самим. О «смерти» Хилона в Сенхее узнали недавно, и про записи с тех пор не вспоминали. Настало время вступить во владение неожиданным наследством.
Осторожно засветив от лампы дорогие восковые свечи, Хилон принялся изучать стол. Папирусные свитки, дощечки с заметками, белые листы новомодной дифтеры – особым образом выделанной кожи, какую с недавних пор стали завозить из Хегева. Внимание Хилона привлекла необычная конструкция из сложенных вчетверо листов, сшитых по сгибу и заключённых в нечто вроде деревянного короба. Прежде он такого не видел, но нашёл задумку исключительно превосходной: в одну такую книгу можно, пожалуй, уместить всего Клеодота. Нужно нанять хороших работников и переписать побольше трудов, а назвать это «тефеевой книгой», чтобы имя друга сохранилось в веках.
Отложив чудесную книгу в сторону, Хилон осмотрел доску для каллиграфии. Вроде бы ничего необычного: подобные водяным брызгам глифы Текк, их они изучали у Тимокрита, старик знал ещё начертание Лийи, но учить ему не брался. Размашисто-небрежный почерк Тефея, он никогда не отличался аккуратностью, за что ему нередко влетало от учителя. Ничего необычного... Хотя нет, вот оно, в правом нижнем углу, среди водяной ряби Текк, вычурный глиф Иперона: «акайтэ» – «внимательность».
Ищи в Сенхее. Внимание. Прощай...
Лунный свет, мертвенно-бледное лицо, синеющие губы, и последние слова… «Ищи в Сенхее», «внимание». Хилону потребовался добрый глоток из принесённого с собой винного кувшина.
Он уселся за стол и придвинул к себе кипу листов, помеченных глифом «элейос» – «начало». При первых же строках его губы расплылись в печальной улыбке.
«Тефей Хилону, сыну Анакрета из Анфеи желает радоваться.
Прошло уже немало времени, мой друг, с тех пор как мы расстались на постоялом дворе в Парноне «печально вслед махнув плащом», а ещё больше пройдёт прежде, чем ты прочтёшь эти строки, ибо здесь в Ороле меня удерживает множество важных и неотложных дел, о чём будет рассказано позднее.
Я часто вспоминаю о нашей беседе, что случилась в доме у Акмела на праздник палеид. Говоря о некоем молодом человеке, некогда обучавшемся у Ктимахона, ты назвал его подобным сундуку с богатством, что закопан скупердяем. Такое богатство, поразмыслив, следует считать убытком, ибо то, что могло быть с толком использовано владельцем, а если не им, то кем-то ещё, попусту лежит в земле и не служит тому, для чего предназначено, оно словно бы украдено у самого себя и других людей. Также и знания, полученые даже и с прилежанием, но не употреблённые ни к чему полезному, следует считать украдеными, ибо то, что должно бы приносить пользу и самому владельцу, и людям, лежит заброшенное, а учитель, обучавший такого ученика, подобен человеку, с огромным трудом приделавшему добрые вёсла к телеге.
Не вызывает никакого сомнения, что добрый Тимокрит щедро разделил с нами и нашими товарищами обильные богатства своего разума, прекрасного духа и благородного образа мыслей. Таким образом, я задумался: не уподобляюсь ли и я тому скупердяю, что
