Эйнемида II. Право слабого. - Антон Чигинёв

зарывает превосходнейшее из богатств в бесплодную землю? С умом ли я трачу доставшееся мне драгоценное сокровище? Рассудив и рассмотрев это со всех сторон, я должен был заключить, что не вполне. Хотя я неизменно старался походить на Учителя благородством духа, кротостью нрава, стремлением к славным и достойным делам, и эти качества будто бы принесли мне некоторую известность и расположение сограждан, хотя умение выступать перед народом и познания в науках и философии не раз сослужили мне добрую службу, всё же нечто из того, что он со столь великим усердием стремился мне дать, до сей поры лежало без пользы и не приносило тех плодов, кои следовало. Напрасно ли Учитель воспитывал в нас любовь к писаному слову на примере философов древности и наших дней? Напрасно ли учил нас ясно выражать мысли, изучать стили и формы письма, отличать достойные предметы от недостойных? Не он ли говорил, будто ценность знания, разделённого с другими, умножается стократ? Кажется, таково и было желание Учителя, чтобы мы, его ученики, не просто пользовались благими плодами философии, но и сделали свой вклад в это благородное искусство. Неслучайно столь многие из наших товарищей, и ты в их числе, уже отдали свою дань первой из мелид – если ты конечно не изменил своего прежнего мнения и не ставишь, по примеру парифетоников, Философию на последнее место, хотя она, как учительница жизни, должна стоять впереди, ибо жизнь древнее всех прочих искусств. Ваш пример пусть будет для меня справедливым дружеским укором и направляет моё стило к благородным и достойным внимания предметам, дабы нашему Учителю в царстве Урвоса не было стыдно за своего ученика.

Пользуясь вынужденным досугом, коий здешние зимние месяцы сообщают в изобилии, ибо снег, холод и непогода, невиданные, пожалуй, и в Герии, делают затруднительным самое краткое путешествие, я начинаю сей труд, совершив положенные подношения Философии и Письму, не забыв также о их сладкогласой матери и винолюбивом отце. Должно быть, тебя не удивит избранная мною тема, ибо ты знаешь о моём давнем интересе ко временам Потерянной Родины, Одиночества и Обретения. Немногие предметы описаны столь подробно столь многими авторами, и кажется мало что можно добавить к уже известному, но я склонен считать, что здесь осталось немало вопросов, достойных обсуждения. Волею Феарка дальнострантвующего, указующего путь, я пребываю ныне в местах, описаных в наших древних преданиях и в Песни, расположенных в самой близости к нашей прекрасной Потерянной Родине. Достаточно сказать, что скромное жилище, где я пишу эти строки, стоит на самом берегу Мелокса, который истекает из большей реки – Сормикса, из Сормикса же, как предполагают, истекает легендарный Пнайтифон, благодаря которому наши предки в страшный Час Одиночества избегли гибели от жажды. Вода в моём кубке с горячим вином – та же самая вода, что пили эйнемы в свои первые дни на земле Эферены! Как знать, не будет ли богам угодно указать и иные свидетельства тех времён, дабы осенить итересующие нас вопросы светом Латариса открывающего, озаряющего? К тому же, насколько мне известно, эти места и населяющие их народы должным образом не описаны никем из эйнемов, и эти сведения, равно как и рассказ о нашем путешествии, могут оказаться небезынтересны для любопытствующего к подобного рода предметам читателя.

Некоторое время назад ты прислал мне свои «Размышления о государстве и превосходном гражданине» – одно из наиболее примечательных сочинений, посвящённых этому предмету. Прекрасный дар дружбы, более подобающий истинно благородному человеку, нежели золото, ткани, кони, рабыни, собаки и всё то прочее, что обыкновенно дарят в таких случаях, ибо плоды разума и духа человек истинно свободный ценит превыше низменных плодов земли и ремесла. Твой дар и поныне со мной, даже здесь, в этом отдалённом краю, и вообще куда бы я ни направлялся, хранится в моём изголовье вместе с «Песнью», «Войной ста царей», сочинениями Эфилеонта и Тимокрита – «соседства не найти приятней». Не желая оставаться неблагодарным, с дружбой и братской любовью подношу тебе этот скудный дар, зная, что сыщу в тебе ценителя искушённого и строгого, но притом благосклонного и вполне сопричастного справедливости. Надеюсь, ты найдёшь написанное не совсем чуждым достоинству Мелид и их блаженных родителей».

Рассеяно улыбаясь, Хилон вновь перечёл неожиданное послание из царства мёртвых, словно наяву представив себе сидящего у стола друга и услышав его голос. Тефей писал книгу – вот и ещё одна причина продолжать утраченную было жизнь. Видимо, он начал объединять записи в единое целое и располагать их по главам, но не успел закончить. Нужно сделать это за него – где необходимо, дополнить, поправить, снабдить комментариями и выпустить в свет. Это будет наилучшим даром тени друга. Если до обитателей мрачного царства Урвоса доходят вести из мира смертных, Тефей будет рад, что его сочинение не сгинуло в безвестности.

С новым рвением, Хилон продолжил чтение и обнаружил, что сопоставить записи между собой будет гораздо проще, чем казалось. Каждый лист Тефей пометил тироновым глифом и цифрой. Как понял Хилон, глиф обозначал тему, а цифра – положение в главе. Таким образом, не составляло труда понять, к чему относится тот или иной лист и за чем он должен следовать. Простая и прекрасная находка из тех, узнав о которых всякий подумает: «как же я не догадался до этого сам?» Ещё одно замечательное новшество, которым будущая «тефеева книга» будет превосходить старый папирусный свиток.

Хилон бегло просмотрел листы, помеченные глифом «имераи» – «дни», и повествующие о самом путешествии Тефея. С этим разделом предстояло немало работы. По сути, это были просто путевые заметки, составленные без особой заботы о стиле. Здесь говорилось о долгом плавании из Сенхеи в Орол, войне с варварами, устройстве колоний и прочих событиях. Вспомнив о догадках Эолая, Хилон нашёл страницы, посвящённые встрече Тефея с баштийцами и его последней зимовке в колониях, но ничего примечательного не обнаружил. Обстоятельства прибытия баштийцев, они сами и их чудовищный левиафан были описаны довольно тщательно, но ничего нового, по сравнению с уже известным, не сообщалось. Обрывалось повествование короткой фразой: «Отправился в Башт переговорщиком. Заключили соглашение о мире». О зимовке же попросту сообщалось: «Провёл зиму среди силетов, жил у тевков, в Туамне».

Другая часть, помеченная глифом «кеаи» – «земли»,