Громов: Хозяин теней. 2 - Екатерина Насута
«Уезд»
— Надо сказать? — неуверенно произнёс я.
— Кому? И что? — Еремей покосился на Лаврентия Сигизмундовича, который по-прежнему спал. И сладко так, что прямо завидно сделалось.
— Ну… про чемоданы. Там, наверное, бомба…
— В лучшем случае обычная, — кивнул Еремей. — Только… как объяснять будем? Я Лавра знаю. Поверить на слово он поверит, а потом начнёт сопоставлять, задавать вопросы и всё такое. Откуда мы узнали? Про шалашовку эту. Про чемоданы?
— Допустим… допустим, я увидал этого военного, который с девицей обжимался. Сперва не придал значения, а потом вот тебе сказал. А ты уже понял, что роман — неспроста… или вот, что там, на станции она про чемоданы спрашивала. А мы с Метелькой услыхали. Но тоже сперва не поняли.
Оно, конечно, белыми нитками шито, но ничего получше в голову не приходит.
— Ну, а ты стал рассказывать про террористов. И вот… ассоциация возникла.
— Ассоциация, конечно… Лавр, может, и съел бы твою ассоциацию, но Алексей Михайлович поумнее будет…
— Так что, молчать?
Еремей задумался. Вздохнул и покачал головой:
— Нет… посторонних в вагоне быстро выявят и выставят. Тут погоны не спасут. Значит, как только он приведёт девку, всё и начнётся… поезд один. И мы вон пересели… сиди.
И ушёл.
А я… я подтолкнул тень дальше. Поводок натянулся почти до предела, и то удивительно, насколько он стал длиннее. Но надо ещё немного.
Самую малость…
До багажного бы как-нибудь добраться. Она бы эти чемоданы почуяла, потому как явно непростая там бомба. Девица вон успела измараться, и…
Додумать не успел.
— Кто из вас Савелием будет? — дверь отворилась, заставив сонного Лаврентия Сигизмундовича встревоженно подскочить. — Кличут-с…
— Это я, — я скатился с полки, прикинув, что если дойдём до купе Лаврушина, то поводок станет длиннее. Хватит ли до багажного?
— Велено привесть. А ты тут сиди, — усатый солдат погрозил Метельке пальцем.
Вышли.
Правда, привели меня не в купе Лаврушина, но дальше, в вагон первого класса. Тот встретил ароматом сдобы, мягчайшим ковром на полу, наступать на который мне было совестно, и массивными прямоугольниками икон в роскошных окладах. Правда, сами иконы светились едва-едва, но кто ж это, кроме меня, видит?
Купе было просторно.
Пара мягких диванов.
Столик.
И массивный поднос со стаканами. Над стаканами возвышалась вычурная, какая-то совершенно дворцового вида ваза с горой из сушек, пряников и печенья. На диване восседал Алексей Михайлович, который печеньку и жевал, чайком запивая.
Рядом устроился Пётр Васильевич. И его сотоварищ, который снова прислонился к стене, держась за бок. Еремей стоял. Ну и я встал рядом.
— Стало быть, — взгляд Алексея Михайловича впился в меня. — Ты видел, как Аполлон Евгеньевич обнимал Елизавету Афанасьевну?
Да ладно.
Он её не только обнимал.
— Ну… я-то не знаю… Аполлон он или так… и Афанасьевна она там или ещё как. Такая девица. Из себя вся… с косою. И в платье. Таком. Ну… таком.
Я провёл ладонью по коленям.
— Он её Лизонькою звал. Я думал, что жена… ну, если человек обнимает, то жену же ж? Вот… мы с Метелькой, это друг мой, гуляли… как вы велели. Сперва по вагонам. Но там ничегошеньки не было такого, чтоб интересного.
Надо же. Слушают.
И не торопят.
И не морщатся от моего богатого словарного запаса с ораторским искусством вкупе.
— А потом уже пошли гулять… ну, на ту сторону.
— Почему?
— Интересно же ж. Метелька сказал, что у вагонов с двух сторон двери открываются. У багажных тоже. И решили поглядеть, правда или нет. Он так-то немного врёт, но вдруг бы…
Снова спина взмокла.
Верит?
Из меня актёр, как из дерьма пуля.
— А там этот… военный. Я его чего запомнил. Он к вам там, ну, когда мы глядели, подходил. И ещё говорил чего-то. Рукою махал от так…
Я попытался изобразить.
— А второй за сабельку хватался. Я ещё тогда подумавши, что он зарубить хочет вас.
— Ещё как, — хмыкнул, не удержавшись, Пётр Васильевич. — Только духу не хватит.
— Не сейчас, — Алексей Михайлович поморщился. — И что они делали?
— Ну так… миловались. Он её типа целовать хотел, а она такая стала говорить, что не тут, что ходят там всякие и ещё кто увидит. А, ну и тоже, что любит его прям страсть как. Ну а потом спрашивает, мол, пристроил он чемоданы её? А он, мол, что пристроил.
Главное, когда врёшь, говорить как можно ближе к правде. Тогда и врать легче, и проверить сложнее.
— Что жене подсунул. Ну, что жена там всего собрала, даже стулья. И сама дура… я тогда-то понял, что она, ну эта Лизонька, ему не жена. А то разве ж стал бы он жене говорить, что она дура, прямо так? И что там чемоданов множество…
— Говорил же, надо весь багаж пересматривать… — Лаврушин стиснул кулак.
— Тише. Не бойся, мальчик… на этом всё?
— Не… она ещё попросила, чтоб он её сестру забрал. Что та вроде как третьим классом едет, а чахоточная. Там тяжко и курят. Он и обещался…
— Идиот… Господи, какой же идиот…
— Что-нибудь ещё обещался? — Алексей Михайлович ничего не сказал про Аполлона, но по выражению лица его было ясно, что он всецело с характеристикою, Лаврушиным данною, согласен.
— Ага…
— Что?
— Ну… так… жениться обещался. Сказал, что вот приедем, он от жены уйдёт. Заберет эту свою… Лизоньку… ну и увезет в имение. И будет с нею жить на природе.
Лаврушин просто закрыл лицо рукой.
Ну да…
Я вот примерно такого же мнения.
— Сипягин! — рявкнул Алексей Михайлович, и дверь открылась, пропустив усатую рожу моего провожатого. — Там скоро Аполлон Евгеньевич приведет… или скорее даст распоряжение привести некую девицу и устроить в пустом купе.
— Не пущать?
— Отчего же. Пустите. Только так, чтоб при необходимости убрать. Ясно?
— Так точно!
— И не ори… поставь кого, кто в глаза не бросится, но сделает
