Громов: Хозяин теней. 2 - Екатерина Насута
Девица произнесла это решительно и обеими руками упёрлась в грудь Поленьки.
— Кто-нибудь может войти…
— Да ладно. Вагон пуст. Дражайшая тёщенька озаботилась. Не выносит она, видите ли, виду военщины. Мигрень с того начинается… но и к лучшему. Зато вон, в любое купе… пойдём, я сгораю от страсти… — похоже, к фляжечке Поленька прикладывался не реже нашего дорогого Лаврентия Сигизмундовича, если эта мысль показалась ему здравой. Он схватил девицу за руку и потянул к себе. — Идём же…
— Нет, — она покачала головой. — Военные то и дело ходят. И кажется, твоя Анна что-то начала подозревать.
— Плевать… я… я решился, Лизонька! Я жить без тебя не могу! Я разведусь!
— А как же твоя карьера? — этакая решительность Лизоньку точно не обрадовала. — Её отец не простит такого позора…
— Оставлю армию. Я никогда-то туда не стремился. Это всё отец и брат старший решили меня пристроить. Нашли Анну… я её никогда-то и не любил.
— Но женился.
— Все женятся. Так принято… в нашем обществе.
— Я не часть этого общества.
Вот не знаю, в чём дело, но эта Лизонька нам с тенью категорически не нравилась. В отличие от Поленьки.
— И теперь я это понял! Понял, что всю жизнь провёл словно во сне! А теперь проснулся!
С добрым утром, идиот. Даже Савке, который тоже за этой мелодрамой наблюдает, понятно, что этой девице отнюдь не предложение руки с сердцем надобно.
Что?
Что может понадобиться молодой и очень красивой девушке от… кстати, кто он там в чинах-то?
— И я готов… готов уехать. Бросить всё. Я увезу тебя прочь…
В тундру.
— У меня есть имение. Дом. Мы поселимся там вдвоём… мы будем жить и любить друг друга.
— Конечно, Поленька, — девица вымучила улыбку и нежно погладила этого идиота по щеке, отчего он окончательно поплыл. Это любовь так действует? Или с коньяком просто намешали? Или может ещё чего? Мир-то непростой, так что как знать, может, ему не по собственному почину мозги отшибло. — Так всё и будет…
Врёт и не краснеет.
— Но сначала…
— Да, да… твою тётушку навестим. Не переживай, чемоданы на месте…
Какие чемоданы⁈
Твою ж мать… нет, быть того не может.
— Я лично проследил, чтобы их загрузили. Сказал, что это Анькины… Господи, какая она дура… она столько всего с собой набрала. Половину багажного вагона заняла, не меньше. Вот на кой сразу было с собой стулья тащить? Или секретер? Зеркала… матушка её ничуть не лучше. Эта вовсе, дай ей волю, особняк бы сунула… Так что пару твоих чемоданов никто и не заметит.
Идиот.
Чтоб тебя…
— Еремей, — я прямо ощутил, как по спине ползут струйки пота. — У нас похоже проблема…
— Спасибо, — Лизонька коснулась губами бритой щеки. — Я знала, что ты не подведёшь. Мне так неловко… мне разрешили взять лишь один. Сказали, что мест нет, а едем надолго… и у меня тоже вещей набралось. Оставлять их после? Так кто с моими будет возиться. Прислуга-то меня недолюбливает. И точно растащили бы… а там, пусть недорогое, но моё ведь.
Врёт.
И по многословному этому объяснению, которое никому не нужно, ясно, что врёт.
Тень же, подбираясь к самым ногам девицы, ворчит. И слизывает с туфельки каплю… тьмы? Чего-то, что к этой туфельке прицепилось. Такое, вкусное для тени.
— Ты такой умный… мне так повезло, — Лизонька вскидывает руки и сама обнимает Поленьку. — Я просто не представляю жизнь без тебя… помнишь, нашу первую встречу?
— На тебе было такое платьице… синенькое.
— Да… твоя супруга назвала его пошлым.
— Что она понимает… — его руки снова притягивают девицу к себе.
— Ничего… но я домашняя учительница. Мне и вправду стоит быть скромнее… и это место… оно было так нужно. Поэтому я осталась. Я поняла, что люблю тебя. С первого взгляда. С первого слова… до конца дней своих. И что эта любовь неправильная, запретная. Что нельзя так. Я не имею права. Я хотела убежать, вырвать любовь из своего сердца…
У меня зубы от сахара слипнутся. А этот Поленька ничего, тает, правда, не забывая девицу нащупывать. Руки вон вовсе под юбку забрались.
— Но мой долг…
— Идём, — слушать про долг Поленьке надоело и он дёрнул дверь купе. — Я не могу… я просто сгорю…
— Нет, нельзя…
— Можно. Анька, небось, опять дрыхнет… маменька её моему дорогому тестю на жизнь жалуется.
— Дети…
— Ай, с ними Матрёнка… скажешь, что меня долго найти не могла… мы быстренько…
— Но… я хотела тебя попросить ещё кое о чём… я видела, вы провели людей… кто они?
— Да… какая разница? Какие-то знакомые Лаврушина… чиновник с охранником… то ли в гимназию едут, то ли ещё куда… а чего? Ты их знаешь?
— Нет-нет… спросила… просто подумала… у меня кузина едет… в вагоне… третьим классом. Брала билет до второго, но её не пустили. Это несправедливо… я её встретила. На станции. Случайно. Она жаловалась. Ей так плохо…
Она тоже принялась наглаживать Поленьку в стратегически важных местах, окончательно отрубая тому последние мозги.
— У неё чахотка, а там курят все… очень за них волнуюсь… и не мог бы ты… если тех людей посадили, то, может, и для неё местечко найдётся?
— Конечно…
Судя по тому, сейчас Поленька был готов не только кузину своей Лизоньки провести в вагон второго класса, но и луну с неба достать…
Дальше смотреть я не стал. Оно и понятно.
А вот Еремей, выслушав мой краткий пересказ, сказал:
— Твою ж мать за ногу… да через дупло…
И ещё пару душевных слов.
[1] Из речи ткача Петра Алексеева, одного из первых русских рабочих-революционеров, произнесённой 21 марта 1877 года на «процессе 50-ти»
[2] Отто Аммон, социал-дарвинист, делил людей на классы в зависимости от уровня интеллекта.
[3] Мэдисон Грант, ещё один социал-дарвинист, приверженец нордической идеи. Выступал за ограничение межрасовых браков, создание жёсткой системы отбора, которая выделяла бы «слабых и негодных», которых следовало бы стерелизовать во благо общества.
Глава 11
Глава 11
«Намедни в Костроме с одним велосипедистом произошел такой случай, который мог кончиться для него очень плачевно. Когда он проезжал по
