Модно, сексуально, бессознательно. Психоанализ стиля и вечной проблемы «мне опять нечего надеть» - Паскаль Наварри
Мода – одно из переходных явлений подросткового возраста
Некоторые из главных изменений облика, в данном случае изменения в период полового созревания, преобразующие детское тело во взрослое, не поддаются контролю. Они совершенно не зависят от нашей воли и могут переживаться как своеобразная атака на предыдущий образ самого себя, провоцируя более или менее осознанную тревогу у подростков, сталкивающихся с категоричным понятием «до-после»: до – детское тело, после – взрослое тело со всеми его особенностями сексуального характера, «которые все изменили».
Даже анорексичная девушка, ведущая борьбу с женскими формами, тем не менее не возвращает себе детского тела. А, как подчеркивает психоаналитик Пьер Марти[98], телесные трансформации также сопровождаются трансформацией психической экономики.
Однако, хотя с этим сталкиваются все люди, некоторые обладают такой психической историей, которая с трудом идет на уступки окончательным изменениям. Непредсказуемое психосексуальное будущее пробуждает в них давние страхи. Обычно «родительские объекты» постепенно теряют силу, уступая место первой любви, страстной дружбе и другим «объектам» за пределами семьи. Но в подростковый период, окончание которого позволит снова отдалиться от них, они мгновенно реактивируются в своем эротическом аспекте.
Телесные трансформации меняют расклад всех прежних отношений, и эдипово соперничество (которое заставляет ребенка ревновать родителя того же пола, влюбленного в родителя противоположного пола, если давать этому классическое определение) приобретает тогда более конкретное выражение, так как теперь мы имеем дело со взрослыми телами.
Эти шокирующие трансформации пубертата может смягчить более или менее продолжительный переходный период, когда возникает необходимость в гонке за новинками, он станет чем-то вроде периода акклиматизации к наступлению взрослого возраста, когда нужно разом отказаться от детского тела, от фантастических представлений, которые были так дороги, и от интенсивности особых связей, касающихся вещей и одежды, во взаимоотношениях детей с матерью. Связей, в которых большое значение придается прикосновению и взгляду.
Таким образом, девочка, ощущавшая, что мать находила ее очаровательной в пышном платьице, должна мало-помалу согласиться с тем, что родительский взгляд больше не является доминирующим ориентиром в ее отношениях с другими людьми. Весь язык тела и одежды должен постепенно утратить силу для того, чтобы ему на смену пришли другие взгляды и другие отношения.
В подростковом возрасте процесс постепенного, более или менее умеренного отделения проявляется в виде повторяющихся отказов от привычного гардероба и возвращений к нему, когда, например, переходят от свободного пуловера к облегающим майкам или от джинсов багги к обтягивающим джинсам, и этот процесс может быть направлен на установление отношения к моде как к игре.
В лучшем случае воспоминание об этих детских отношениях и постепенные переходы, которые пришлось совершить, чтобы достичь взрослого возраста, подталкивают к сублимации. Тогда они могут участвовать в «совместном творении» самого себя, когда новое становится результатом помощи, которую оказывает личному стремлению знакомство с «творцами моды».
Тогда модельеры и бренды выполняют роль переходных ресурсов, в том смысле, который придает этому Винникотт[99], проиллюстрированных примером с игрой с медицинским шпателем: блестящий шпатель оставляют рядом с ребенком, он привлекает ребенка, тот берет его и смотрит, согласна ли мать, а потом бросает его. Для того чтобы шпатель стал служить связью и движущей силой для переходного психического пространства между ребенком и матерью, поводом для личного творчества с опорой на пространство, которым мать позволяет завладеть ребенку, взрослый должен вернуть шпатель ребенку.
Если воспроизвести этот сценарий, модная одежда сможет приобрести другое значение, оставаясь при этом носителем напоминания о прошлом: на память приходит уже не сияющий взгляд матери, одевающей своего ребенка (если повторить высказывания психоаналитика Рене Руссильона[100]), а сам предмет модной одежды. Тогда он становится совместной формой творения между, с одной стороны, взглядом матери, связью с ней и старыми вещами, и с другой стороны – актуальной психической инвестицией своего «я», которая может происходить посредством современного культурного пространства и, таким образом, обогащаться им.
Когда игра с модой теряет свой переходный характер
Но порой происходящие изменения провоцируют, прежде всего, ощущение потери. Отношение к себе прежнему и прежние отношения с родителями как будто теряются, и, страшась переживаний, связанных с этой неконтролируемой потерей, человек, чтобы обойти препятствие, пытается вернуться к старому процессу идеализации.
По сравнению, например, с анорексией, «очевидно идеализирующей не сексуализированное тело», компульсивное поведение по отношению к своему образу, вероятно, должно обозначать, что перемены коснулись только того, что находится под контролем. А также, что прегенитальные парциальные влечения (контролируемое анальное влечение, скопическое влечение, проявляющееся в виде эксгибиционизма и вуайеризма) все еще, как таковые, преобладают над либидинозными влечениями.
В этом смысле поведение жертвы моды можно было бы понять как способ «во что бы то ни стало» контролировать изменение, овладеть им с самого начала и не дать ему застать себя врасплох с помощью огромных инвестиций нарциссического либидо и идеализации внешности.
Такая идеализация позволяет понять, почему сексуальность в данном случае носит визуальный характер и направлена на себя самого: выставление напоказ «контролируемого» внешнего вида, подпитываемого взглядом со стороны, позволяет спровоцировать «самоудовлетворение», связанное с восхищением, которое ощущает прежнее тело ребенка, оставшееся под контролем, несмотря на «угрозы» формирования созревшего в половом отношении организма.
При этом визуальная аутосексуальность производит короткое замыкание на внешнем объекте, ценность которого возрастает еще больше благодаря взгляду и нарциссической уверенности, которые он приносит, а не оттого, что он является первым шагом на пути его обольщения, например, началом любовной связи.
Аксессуары, образ, одежда теряют переходную способность, а мода, по правде говоря, отходит на второй план, становясь инструментом радикальной оппозиции к неумолимым половым трансформациям и отделению, которое она предполагает.
Когда отрицание отделения заключается в утверждении, что не существует ничего, чем нельзя было бы обладать, интерес направлен исключительно на аксессуары и одежду, которые, чего бы это ни стоило, обязаны заявлять о том, что ничего не потеряно. Начинается мания, так как то, что потеряно, потеряно на самом деле, и аксессуар служит лишь временным решением. Это метание, вероятно, представляет собой поистине сизифов труд.
Впрочем, мода это отлично поняла, и, возможно, высокая цена и организация воображаемого дефицита желаемого аксессуара способствуют усилению ощущения недоступности, которое удерживает процесс на уровне потребности и нехватки, в пределах того, что возможно исправить. Действительно, будь то из-за отсутствия или из-за неприемлемой цены, но недостижимый объект – это обещание нирваны.
Пусть он «недостижим» для других, но для жертвы моды, которая добивается его первой, он принимает вид фетиша (конкретного объекта, отрицающего изменение), которым она временно владеет. Бренд превращается в фетиш, а его
