Царевна-ведьма - Владимир Васильевич Радимиров
Крепко сидела старуха немочь в естестве телесном Борилевовом!
Тогда взяла ведьмочка удручённая самый-пресамый свой сильный отвар и влила несколько его жгучих капель в воспалённый царевичев рот. Однако и тут её постигла неудача, поскольку вышел тот отвар целящий обратно изо рта парня умирающего, и полопался он кровавыми мелкими пузырями.
Царь, царица и несколько приближённых бояр стояли возле постели царевича болящего буквально затаив дыхание. Глянула на них мельком Милолика и почувствовала на миг отчаянье сильное даже. Не знала она, как со злыми сими колдовскими чарами совладать, не по зубам ей, видать, орешек сей твёрдый оказался…
От переживаний душевных её саму даже в дрожь кинуло. Минута наступила критическая, ибо почуяла ведьмочка с ужасом неподдельным приближение к Борилеву уже самой старухи смерти.
Царевич вдруг захрипел, дугою весь выгнулся и приготовился вроде в лучший мир отходить душою…
И в этот миг Милолика вспомнила!
«Да как же я раньше об этом не подумала! — обругала она себя за преступную тупость, — Надо Природу-мать о помощи попросить истово! Меня же тому ещё в детстве Баба-Яга учила!..»
Воздела она руки свои кверху, по-особому сосредоточилась и зашептала горячим шёпотом:
— О, Природа-Мать — ты сильна помогать! Ты караешь татей, ты спасаешь дитятей! Огради сына своего немощного от злых сил волшебных! Освети ему мрачную душу солнцем красным, овей её свежими ветрами, омой водою её прозрачною! Да изыдет прочь, чёрная вредная немочь из души и тела Борилевова!
И с этими словами Милолика-карга вдруг над царевичем низко наклоняется и… целует его крепко во запёкшиеся уста!
Ахнули все там стоящие от нежданного сего поступка и — о, чудо! — перестал внезапно царевич умирающий стонать жалобно да в жару метаться, открыл он медленно глаза свои ясные и, узрев Милолику, пред ним стоящую, почему-то тихо сказал:
— Ах, какие руки у тебя молодые, бабушка!
Быстро взглянула на свои руки наша целительница, а они ведь у неё и взаправду были не морщинистые. Красивыми они были, смуглыми и изобличали девицу в ней, а не каргу-старуху.
Вскрикнула тогда Милолика и, от постели милка своего быстро отпрянув, ручки изящные за спину спрятала машинально.
— А ну-ка стой, ведунья незнаемая! — взгремел, то видя, царь Болеяр, — Кто бы ты ни была, и кем бы ты не оказалась, отныне я у тебя в вечных должниках неоплатных! Скажи мне имя своё, царю, не таясь, откройся и ничего-то более не бойся!
Однако Милолика отчего-то в царскую милость не поверила. Стала она к окну, открытому настежь, медленно отступать.
Царь же огневился тогда явно и пуще прежнего вскричал яро:
— А ну-ка, бояре — хватайте живо эту ведьмачку! Счас мы дознаемся кто она такая, ага!
Но едва лишь бояре изловчилися на Милолику всем скопом навалиться, как она вдруг пальцы в рот заложила, да как там свистнет!
И аж уши у всех позаложило от сего свиста дюже пронзительного.
Остановились ловцы вдруг как вкопанные, а Милолика пальцем на дверь в это мгновение указала и завопила что было мочи:
— Смотрите — вот он! Вот он!..
Обернулись все там бывшие назад, глядь — а это же главный жречина Чаромир во палаты только что вступил. Припёрся он, видать, душу царевичеву отпевать, поскольку тот дышал-то уже, по мнению его, на ладан. Ну а может быть и так само нелёгкая его туда занесла… Как бы там оно ни было, а только оторопел от сего крика Милоликиного жрец Чаромир, да и все прочие на миг какой тоже оторопели.
А когда они обратно в недоумении повернулись, то никакой ведьмы в палатах уже не обнаружили. Выскочила Милолика в окошко открытое, с третьего става на мостовую она спрыгнула, а там как раз кони у коновязи стояли. Вот она, зазря не телепаясь, одного скакуна живо от кольца отвязала, мигом вскочила ему на спину и галопом по каменной мостовой умчалася к воротам главным.
— Вернуть! Догнать! Словить! Поймавшему — тысячу золотых!.. — проорал в окно царь громогласно.
Да только куда там!
Мимо стражи привратной наша ведьмочка точно вихрь пронеслась, ногами притом отшибая её задержать пытавшихся. А как ускакала она от града подалее, то спрыгнула тогда со своего конька, по крупу его ладошкой огрела и ступать обратно ему велела. А сама где бежком, где шажком добралася вскорости к себе домой. Там она, не мешкая, переоделась, смыла с лица дурнящую её краску, одёжу ветхую прочь убрала и стала Миладу-бабушку с города дожидаться.
Милада явилась взволнованная.
— Вот же ты, дочка, и наделала шороху! — воскликнула она, всплеснув руками, — Это надо же — в городу сейчас истый бедлам! Ну, все тебя ищут-шукают прям от стара до мала за награду царскую!
А Милолике, видите ли, от того смешно вдруг стало.
— Пустяки, бабушка Милада, — отмахнулась десницей она легкомысленно, — Меня ведь и доселе везде искали да лавливали, но не словили вот и не сыскали. Никто ж ведь не ведает, что я девица, а не старая карга-ведьма.
— Э-эх! — сокрушённо покачала Милада головою седою, — Ведунья ты вроде большая, а о том, я гляжу, не знаешь, что как раз девицу-то сейчас и разыскивают. Слух по городу покатился, что якобы не старуха семью царскую излечила, а девка, мол, переодетая. Будто бы царевич Борилев руки молодые у неё углядел…
Вмиг покинуло Милолику смешливое настроение. «А ведь и верно, — подумала она с сожалением, — Борилев мои руки и впрямь-то узрел».
Однако расстраиваться, по её мнению, особо было нечего, поскольку руки руками, а лицо-то лицом. Вряд ли кто догадается про сиё место её укромное…
И вот на следующее утро отправилась Милада, как это часто бывало, на свой базар. Травкой лечебной, вестимо, торговать да болячки недужным людям заговаривать. Ну а Милолика дома осталася, в огороде копаться.
Торговля у бабки шла ни шатко, ни валко, поскольку полнолуние как раз наступило, и в умах горожан была кутерьма.
Где-то ближе к вечеру засобиралася Милада домой, потому что на сердце у неё вдруг сделалось неспокойно. И в это самое время покупательница из дворца царского к ней подошла, давняя её знакомая ещё по временам минувшим.
— Ой, Миладушка, — зашушукала она ей на ухо, — чего я тебе расскажу-то! Услышишь — не
