Искусство и наука - Джон Рескин
Говоря вполне серьезно, все жизненные функции – а вместе с ними и все чистые и благотворные функции мозга – восходят и заходят вместе с солнцем; ваше пищеварение и работа вашего мозга одинаково зависят от его лучей; ваша мысль, как и ваша кровь, работают под влиянием силы солнца со всей научной их неизбежностью и точностью. Sol illuminatio nostra est; sol salus nostra; sol sapientia nostra – Солнце – свет наш; солнце – спасение наше; солнце – мудрость наша.
Заключительным же актом и результатом самого низменного национального атеизма служит то, что, не имея возможности отрицать солнца, он стремится, по крайней мере, обойтись без него; застлать свет небесным дымом и затянуть танцы и заседания при свечах до поздней ночи, пока наконец безумец, ликуя, не скажет в сердце своем, что нет солнца[60]. – Dixit insipiens in corde suo, non est sol.
105. Хорошо, мы допускаем, что извивание змеи и хитрость ее происходят от солнца. А полет голубя и кротость его тоже происходят от него?
Полет – конечно. А чистота? Это новый вопрос. И что вы скажете об этом? Различие между действием и бездействием, смыслом и бессмыслием остается во власти Аполлона; а между злодейством и невинностью в чем кроется корень этого различия?
106. Думали ли вы когда-нибудь о том, какая глубокая истина заключается в словах: светильник для тела есть око. Если око твое будет худо, то все тело твое будет темно и т. д. Как может око быть худо? И если око худо, то как может оно наполнить все тело мраком?
И что значит «тело твое будет темно»? Это не может означать простую слепоту. Слепой может упасть в ров, если пойдет, но, сидя дома, он может чувствовать себя хорошо. Но иметь худое око не хуже ли, чем быть… слепым, это значит быть во мраке, иметь мрак в себе, мрак неотвязчивый, совершенный, вечный.
107. Чтоб добраться до смысла этого, мы можем в самом деле обратиться теперь к физике и попросить ее помочь нам. Сколько имеется различных глаз? Студенты, занимающиеся физическими науками, могли бы сказать это нам, художникам. Мы имеем только общее, смутное понятие о внешнем виде и выражении глаз. Пытаясь изобразить беспредельно странные существа, окружающие нас, мы видим то бесконечное разнообразие орудий, какими они обладают; но вы знаете гораздо лучше нас, как эти орудия устроены и как они управляются. Вы знаете, как некоторые приводят их в движение в своих впадинах, произвольно суживая и расширяя – впадая в близорукость на грудах костей своих жертв; размахивая ими на своих щупальцах; разукрасив ими свои спины и плечи, или скопив бугорками в углах губ. Но как все эти животные видят всеми этими глазами?
108. Не наше это дело, может быть, подумаете вы. Извините меня. Это вопрос не сирен, и очень касается нас, если только мы не смотрим отчасти так же, как и некоторые из этих низших созданий. Сравнительное зрение гораздо важнее сравнительной анатомии. Не беда, если мы иногда ходим, как обезьяны, и часто даже желательно, чтоб мы лазили, как они; но предположите, что мы видим только как обезьяны или как низшие животные? Я смело могу сказать, что наука об оптике очень важна для нас, так как соответственно с этими бесконечно странными видоизменениями и разнообразиями орудий зрения, вы имеете и соответствующие, не только умственные, но и нравственные способности души разных тварей. Буквально, если око чисто, то и тело светло; но если свет тела только тьма, то какова же эта тьма!
109. Всматривались ли вы когда-нибудь внимательно в данный мною вам этюд головы гремучей змеи? Змея устремляет на вас взор в течение целого часа; вертикальная щель глаза дает только такое отражение вас, какое возможно для сетчатки гремучей змеи и соответственно ее духовному развитию. Но как вы думаете, что в вас видит она? Я прежде всего задаю этот вопрос со стороны чисто физической. Я не знаю, и не мое дело знать это. Вы, изучающие физические науки, должны мне дать на это ответ: какое представление о человеке может иметь змея? Какого рода образ его получается на ее радужной оболочке, через эту беспощадную вертикальную щель, через блестящую синеву ее ужасной линзы? Нарисуйте мне картину отражения человека на сетчатой оболочке змеи. И затем задайте себе вопрос, какого рода размышления возможны для змеи относительно этого человеческого образа?
110. Или, если подобного рода исследования кажутся вам далеко за пределами того, что доступно вам, то что можете вы сказать относительно глаза тигра или кошки? Кошка может смотреть на короля; да, но может ли она, смотря на короля, видеть его? Хищные животные, по моему мнению, никогда не смотрят в том смысле, как мы понимаем это слово. Их глаза как бы прикованы к любому предмету, как глаза кошки к мячику; они приковываются, их как бы непреодолимо влечет к их пище. Но когда кошка ласкается к вам, она никогда не смотрит на вас. Ее сердце, по-видимому, в ее спине и лапах, но не в ее глазах. Она будет тереться о вас или гладить вас бархатистыми подушечками своих лап, а не когтями, но вы можете целый час говорить с ней и не уловить ее взора. Поднимитесь выше в ряду живых существ – до лани, собаки, лошади, и вы найдете, что ясности взора соответствует и доброта его, пока наконец не дойдете до благородных взоров человечества, которые через человечность глядят сердцем в сердце без всякого механического видения. И око это светильник тела, а в счастливой жизни оно также и светильник сердца.
111. Но заметьте дальше: глаз обладает и математической силой, которая может значительно превосходить его нравственную силу. Когда нравственная сила слаба, то способность измерять, различать может быть громадна, а способность понимать ничтожна. Но я здесь опять должен прибегнуть к помощи физических наук. Я думаю, что у орла нет чутья и что он охотится при помощи зрения, хотя и летает выше любой птицы. Теперь мне нужно знать, каким на высоте двух тысяч футов представляется орлу воробей, ходящий на плетне, или куропатка на поле, покрытом жнивьем? Каким образом эти сероватые пятнышки на сетчатой оболочке дают впечатление чего-то съедобного? Если на орла куропатка производит такое впечатление, то все, что он видит, представляется ли ему с этой точки зрения? И далее,
