Модно, сексуально, бессознательно. Психоанализ стиля и вечной проблемы «мне опять нечего надеть» - Паскаль Наварри
Если две наши беседы, возможно, помогли ему пережить сложный момент, можно только пожелать, чтобы, вернувшись к себе домой, он смог «проработать» обнажившиеся во время этого кризиса элементы, обратившись к углубленной психотерапии.
Посттравматическая реакция или нейтрализация?
Итак, на сцене моды молодость, свобода, активность, совершенство и культ внешности берут верх как у мужчин, так и у женщин. Не последуют ли также мужчины движению эмансипации, как это сделали женщины в прошлом веке? Но по какому образцу и избегая каких ловушек? Не являются ли Паскаль, Оливье и все те, кто более или менее неприкрыто интенсивно работает над своей внешностью, представителями общего течения, или не выдвигают ли метросексуалы и уберсексуалы через свой образ на первый план нарциссизм и аутосексапильность? Идет ли речь о реакции на «агрессивное мужское начало», которым были отмечены литература и искусство прошлого века?
Женской эмансипации, порой неправильно понятой, которая могла содействовать созданию образа гиперактивных женщин, как будто возводивших жеманного партнера в ранг простого аксессуара, соответствует эмансипация мужчин. Они, в свою очередь, освободились от классической мужской внешности и повсеместно принятой идеи о том, что чрезмерно явный нарциссизм у мужчины указывает на его низкую способность посвящать себя общественной деятельности и жертвовать собой ради другого человека, на своего рода недостаток командного духа.
Однако Фрейд рассматривал командный дух, «социальные чувства», являющиеся столпом цивилизации, как сублимацию гомосексуальности: «С точки зрения психоанализа мы привыкли понимать социальные чувства как сублимацию гомосексуальных позиций объекта»[79]. Не стало ли это требование сублимации менее настоятельным?
Наверное, можно выдвинуть идею о том, что матери современных молодых людей, достигших взрослого возраста, которые противятся «мужскому началу», считая его чрезмерным, уже не транслируют той самой «однозначности» разницы полов.
Также их партнерам-мужчинам, очень занятым и, возможно, испытывающим бессознательное чувство вины, больше не удается передать образ самих себя, который будет воспринят положительно. Не становятся ли некоторые метросексуалы гендерно нейтральными в ответ на такие схемы?
Отказ от разницы полов (аналогичный борьбе сильного со слабым) и сексуальности (в целом аналогичный насилию), вероятно, облегчает, как подсказывает психоаналитик Андре Грин, психическую конструкцию, «нейтральный гендер»: «Субъект выстраивает и бесконечно подпитывает фантазию об асексуальности. Субъект не желает себя видеть ни мужчиной, ни женщиной, а принадлежать к нейтральному гендеру»[80].
К такой бессознательной фантазии, вероятно, лежащей в основе этого течения, можно добавить неясность, касающуюся последствий человеческой истории и того, что она транслирует, особенно с точки зрения образа. Так как поколения, о которых идет речь, с самого раннего детства были окружены визуальными средствами массовой информации, это была глубинная революция нашей цивилизации.
Таким образом, не сталкиваются ли сегодняшние молодые люди с ситуацией особой сложности, когда неизменный образный ряд мужской одежды иногда соседствует с военной униформой, акцентируя униформу насилия, как показал нам прошедший век?
Униформы палачей, униформы жертв, символы лишения права, символы насилия над другим человеком – недавняя история богата ужасающими образами мужественного «сверхчеловека», стремившегося уничтожить все различия, другого человека, женское начало…
И, возможно, попытки создания вокруг себя нового мужского начала – это способ отказаться от своеобразной травмы, что-то вроде игры для того, чтобы проработать ее. Чревато ли какими-то последствиями такое стирание «прекрасных различий»?
Как подчеркивает психоаналитик Кристиан Давид[81], если такой путь к «бисексуальности вызывает размывание границ мужской и женской вселенной и сглаживает разницу полов, короче говоря, если возрастает общность между мужчинами и женщинами, либидное напряжение, несомненно, снижается, существует даже опасность некоторой инволюции сексуальности, но общение оживляется, расширяется…»
Больше общения через большее сближение, но при этом либидо идет скорее по пути сублимации, чем действия, даже с риском того, что визуальная аутосексуальность возобладает над сексуальным контактом.
Сохраняя некоторый оптимизм, можно вообразить, что подобная креативность, направленная на самого себя, станет прелюдией к более сбалансированным отношениям между полами. При которых доля нарциссизма каждого из нас, лучше защищенная адаптацией телесного нарциссизма, будет служить, скорее, для того, чтобы обогащать отношения между взрослыми людьми, а не фиксироваться в определенной реактивной позиции, якобы необходимой для того, чтобы избежать слишком большого разочарования и отречений.
6
Мода и детство: парадоксы
Что касается моды, то оставляем ли мы детям время, чтобы пережить опыт, сотканный из эмоций, фантазий и визуальных воспоминаний, который во взрослом возрасте сможет трансформироваться во влечение к моде и желание вступить в игру с эфемерным? Не относятся ли сейчас к детству как к простой категории моды? И не приведет ли эта тенденция, предлагающая, начиная с самого раннего детства и заканчивая подростковым возрастом, одни и те же бренды и очень схожий стиль, сглаживая при этом этапы, различия и промежуточные образы, к неожиданной форме обезличивания?
Такие вопросы могут возникнуть при чтении статьи Вероники Лорель «Роскошь на школьной перемене» (Le monde en ligne, 5 мая 2007 г.), по мнению которой, в зависимости от того, как одеты дети, «существует как будто два типа мам: те, кто ищет прежде всего веселую, удобную, легкую для стирки одежду, и те, кто отдает предпочтение брендам. И, в частности, своим любимым брендам в формате для ангелочка.
И их тьма… если посмотреть, сколько люксовых брендов отныне присоединяются к выпуску детской одежды». Идет ли речь о простом коммерческом расширении территории моды, либо после мужчин дети становятся новой «добычей», тем более легкой, что известно, насколько чувствительны дети к новому?
Роскошь с самого детства: возвращение назад?
Дети всегда были заинтересованной стороной в процессе, связывающем одежду с властью в обществе и ее узнаваемыми внешними признаками: красивые платьица девочек из буржуазных семей весьма отличались от платьев бедняков, великолепные наряды на картине Веласкеса «Менины» были копиями роскошных одеяний их благородных родителей, сшитыми для миниатюрных взрослых. И когда поэт Малларме предлагает и описывает платье, сшитое по последней моде для элегантной красавицы[82], он затем упоминает, как о само собой разумеющемся, о наряде, подобранном для маленькой дочки этой дамы.
Появление роскошной одежды в школьных дворах или, скорее, в некоторых из них (так как пропорция тех, кто носит одежду марки Burberry Kids или же Miss Dior, остается небольшой, даже если бросается в глаза, что многие маленькие дети одеты в брендовую одежду), видимо, указывает на возврат к общему принципу после временного отступления, связанного с популярностью
