Приключения Турткоза - Суннатулла Анарбаев
Сулейман-ата запыхался, пот застилал глаза, но он не убавил шагов. Впереди, в густой траве мелькнуло что-то чёрное. А может, показалось? Быстрее, быстрее туда!..
— Корноухий!
Тихий, слабый стон. И вот он, Корноухий, под самыми ногами. Чуть не наступил на него… Пёс лежал, растянувшись на траве, с распоротым брюхом. Из глаз медленно сползали тяжёлые капли слёз…
Сулейман-бобо опустился на колени перед собакой.
— Что ж с тобой стряслось, милый? — прошептал ата тихо. — Подвёл тебя негодяй? Будь он проклят… Потерпи, потерпи, милый… Ничего страшного… Главное — внутренности целы… Только брюхо распорото. Я пока сам зашью, потом отвезу к доктору. И будешь опять бегать, как раньше.
Сулейману-ата не приходилось ещё делать такое, но он не раз слышал, как охотники зашивали собаке брюхо, вспоротое кабаном. Старик всегда носил при себе, на всякий случай, приколотую к изнанке тюбетейки иголку с шёлковой ниткой…
Наконец дед кончил. Погладил Корноухого по лбу. Молодец, ни звука не издал, пока дед возился с раной. Снял чапан, расстелил его на земле, уложил Корноухого, поднял на руки и бережно понёс к дому… Вскоре на попутной машине он доставил собаку в райцентр, в больницу.
Не прошло и недели, как в субботу вечером из Ташкента примчались озабоченные сыновья: Эрали и Шерали. Оба они учились в сельскохозяйственном техникуме. Позабыв даже поздороваться, сыновья закричали с порога:
— Папа, Корноухий погиб?
Бобо удивлённо вскинулся: откуда они узнали о несчастье?
— Вы что, дети? Где подхватили такую чёрную весть? Тьфу-тьфу, жив-здоров наш Корноухий.
— А где он?
Дед повёл сыновей в сарай, где лежал пёс, тихо скуля и царапая пол когтями — ему ещё было худо, очень худо.
— Вот он, как видите, жив, — пробормотал Сулейман-ата. Отец понимал волнение сыновей, ведь это они растили волкодава.
— А в газете написано: «…При охоте на дикого кабана героически погиб охотничий пёс Сулеймана-бобо Корноухий». Тут и фамилия ваша, отец, и адрес, и место работы. Ошибки нет.
Эрали протянул отцу газету.
— Какая газета? — удивился бобо. — Откуда газете знать про меня да ещё и про Корноухого?!
Шерали выхватил из рук брата газету и тут же стал читать вслух. А бобо всё понял, как только услышал название очерка: «Узбекский Дерсу Узала».
— Вот как он вас назвал, отец! — Шерали, видно, очень понравилось сравнение журналиста.
Сулейман-ата молча взял газету из рук сына, скомкал её и швырнул в очаг. Бумага сперва почернела, дымясь, потом разом вспыхнула синим пламенем. Сыновья недоуменно смотрели на отца.
— Чего сам подлец стоит, того и слова его! — горько подытожил свои действия Сулейман-ата. Потом, видя, что Эрали и Шерали ничего не понимают, рассказал обо всём случившемся.
— Человек он, видно, такой, с чёрной, трусливой душонкой, — закончил старик. — На сердце одно, на языке — другое. Презираю таких…
***
На небе засверкали звёзды. Всплыла луна, обогнула чинару и уже опустилась в Сырдарью, а на сури всё ещё звучал приятный, негромкий, как журчание ручейка, голос Сулеймана-бобо. Тахир слушал его с неослабевающим вниманием.
— Вот так я впервые в жизни увидел, как плачут собаки. Корноухий лежал со вспоротым животом… И едва увидел меня, из глаз у него покатились крупные капли слёз.
— Да-а! Но если собаки умеют плакать, то они, наверное, умеют и смеяться?
— Представь себе, что и смеяться умеют.
III. О ТОМ, КАК СОБАКИ СМЕЮТСЯ
— Поправиться-то Корноухий поправился, — продолжал дед, — только вот после того случая совсем стал не пригодным к охоте…
Собака в войну тоже хватила беды — наголодалась не меньше, чем Сулейман-бобо и его старуха. К тому же у стариков было великое горе: одна за другой пришли «похоронки» — извещения о смерти сыновей. Старуха занемогла. Сулейман-ата тоже едва ноги волочил. Свет стал не мил его глазам, иногда он ловил себя на том, что разговаривает сам с собой. Пугался, думая, уж не сходит ли с ума. А тут пёс, вертится под ногами, заглядывая в глаза, ластится. Бывали минуты, бобо гнал его в сердцах, мол, без тебя тошно. А однажды, было дело, чуть греха на душу не взял…
Известно, все надежды дехканина связаны с урожаем. Сулейман-ата в том году тоже с нетерпением ждал, когда созреет кукуруза. Его заработка едва хватало на покупку чая — пачка чая стоила очень дорого, а дед со старухой никак не могли обойтись без чая. Сулейман-бобо ещё весной решил отвоевать у болота небольшой клочок земли и засеять его кукурузой. Всё-таки будет подспорьем. Сам окучивал, поливал, наперечёт знал, сколько початков на каждом стволе. Вместе со старухой они даже подсчитали, сколько снимут зерна, сколько из него намелют муки, сколько продадут на базаре.
Кукуруза росла неплохо, и старики жили надеждой. Но как-то на исходе лета старуха пришла с огорода в страшном гневе, кого-то проклинаючи. Увидев Корноухого, лежавшего под навесом в тени, она схватила кочергу и кинулась к нему.
— Ах, проклятый, чтоб ты издох, чтоб тебя кабаны задрали, изверг!
Сулейман-бобо удивился гневу жены — давно не видал её такой разъярённой.
— Ты в своём ли уме, старуха?! Что случилось? За что ты его?
— Всю кукурузу уничтожил изверг. Чтоб он провалился!
Корноухий, видно, чувствуя свою вину, бежал и оглядывался. Поняв, что его не догнать, старуха со злостью отшвырнула кочергу.
Сулейман-ата не поверил жене.
— Не может быть! Не кабаны ли нашкодили? — предположил он.
Ведь почти всю жизнь бобо охотился вместе с Корноухим, и подбитую дичь всегда подбирал пёс, но при этом не было случая, чтобы он позарился на добычу. А какие утки, фазаны, перепела, зайцы побывали у него в зубах! Нет, не может быть, чтобы эдакий пёс стал вдруг вороватым!
Сулейман-бобо молча направился к тугаям. Пробрался сквозь чащу тамариска и джиды, подошёл к кукурузному полю. Нет, кабанов здесь не было. Они бы с корнями выворотили кукурузу, всё растоптали бы да вмяли в землю. А тут другое дело. Стволы целы, а налитых початков как не бывало. Сорваны, точно руками человека. Но следов человечьих не видно. Да и откуда здесь взяться человеку? Кроме старухи, никто тут не ходил. Вон как ясно отпечатались на мокрой земле следы её галош. Но рядом… ещё следы. Собачьи. Сулейман-ата мог отличить их среди тысячи других собачьих следов: они принадлежали Корноухому. Кровь прилила к голове. Стало трудно дышать. «Вот ты как подвёл друга, несчастный! А я верил тебе, точно самому себе! Обокрал своих кормильцев! Нет, это непростительно…»
Дед медленно побрёл домой. По дороге он чуть поостыл. Конечно, проще простого взъяриться
