Приключения Турткоза - Суннатулла Анарбаев
Бобо переждал, пока стихнут изумлённые возгласы, и без обычных упрашиваний сам начал рассказ.
— Вы, может, слыхали от взрослых или читали в книгах, что тридцать третий год был очень тяжёлым. Засуха, неурожай, голод. Много тогда народу погибло. Чтобы прокормиться, я вылавливал из реки стволы, коряги, которые приносило течением, высушивал, рубил на поленья, а потом, выбрав свободный денёк, носил вязанки дров на базар. На этих вот своих плечах…
— Это отсюда-то на плечах до базара? С ума сойти! Ведь не ближний свет, дедушка!
— Конечно, далеко, кто спорит? Но что было делать: голод не тётка. Жить-то хотелось… вот и тащил. — Глотнув чаю, бобо продолжал: — Выходил затемно — к полудню был на базаре. Так, значит, продал я как-то свои дровишки, но не смог вовремя тронуться в обратный путь — всё ждал, не вынесет ли кто-нибудь на продажу джугары[7], из муки которой пекли лепёшки напополам с мякиной. Джугара была много дешевле пшеницы, которой мы в те годы и вообще-то не видели. Джугары я дождался, но и вечер наступил. Что делать? Пошёл потихонечку, хотя на дорогах в те годы пошаливали, да и идти надо было через пустынные места — всё по низине, по низине. Иду, чую, крадётся кто-то следом. Остановлюсь, прислушаюсь — тишина. Тронусь — опять осторожные шаги за спиной. Проверил, на месте ли нож, пошёл дальше. Тут, на моё счастье, вышла луна, и я разглядел крадущуюся за мной волчицу…
На этом месте рассказа все слушатели невольно посмотрели на Бури, которая улеглась под большой чинарой, печально опустив голову на вытянутые лапы.
— Волчица была старая, тощая — на расстоянии можно было посчитать её рёбра. Я сразу смекнул, к чему дело клонится: волк нападает на человека лишь в случаях, когда очень голоден или детёныши в опасности. А волчица явно оголодавшая, да, может, и волчата у неё есть, тоже некормленые. Деваться некуда — придётся, видать, схватиться с серой. Я быстро отвязал подвешенную к поясу верёвку, которой связывал дрова, опустил один конец на землю и иду дальше. В правой руке у меня нож. Волчица, похоже, тоже насторожилась — чуть замедлила ход и приглядывается к шуршащей в траве верёвке.
Иногда она пыталась хватануть верёвку, узнать, что это такое, но я успевал дёрнуть верёвку, и пасть волчицы с лязгом защёлкивалась ни с чем. Какое-то время эта игра спасала меня, но я понимал, что долго так продолжаться не будет. Голод подгонял волчицу, к тому же она поняла, что верёвка не грозит ей никакой опасностью.
Стоило мне на миг ослабить внимание, и серая в один прыжок настигла меня. Падая от тяжести её удара, я успел двинуть волчицу ножом и почувствовал, что он вонзился в неё. Волчица не издала стона, но я понял, что ранил её, легко ли, тяжело ли, но ранил. Мы покатились по земле. Рана помешала волчице перегрызть мне горло, да и сил у неё было не ахти… Катаемся, она рычит, хрипит, из раны бьёт кровь, а я кричу, ругаюсь, шарю рукой в траве, ищу нож, а его нигде нет… Но вот нащупал…
— М-да-а, весёленькая история, — поёжился Тахир.
— Волчица, видно, поняла, что плохо дело, улучила момент, да и в кусты. А я, сдуру, вскочил и кинулся за ней. Человек в таких случаях теряется, не понимает, что делает. Бегу я, значит, за ней, а она — впереди, стелет след крови.
Ну, думаю, крепко я её саданул, далеко не уйдёт. И вдруг волчица исчезла. Обыскал всё вокруг и нашёл её логово под деревом. Подкрадываюсь с ножом наготове, гляжу, а серая пала у самою входа. Подошёл ближе и ахнул от удивления: маленький волчонок впился в сосок матери, сосёт молоко и не знает, не ведает, что та уже мертва. Что делать: жаль, конечно, что малыш остался без матери, но, с другой стороны, не мог же я дать ей загрызть меня… Забрал я волчонка — и домой. Был у меня щенок от борзой, пустил к нему волчонка, и зажили они дружно, мирно. Волчонок вырос, ходил я с ним на волков, на кабанов.
Потом у них с борзой и щенки пошли. Несколько поколений. Так что предков Бури, — дед кивнул на печальную собаку, лежавшую под большой чинарой, — можно встретить по всей нашей области…
— А что она такая… — Тахир поискал подходящее слово, — обиженная вроде?
Бури всё ещё лежала, уставившись в одну точку. Временами еле слышно скулила, точно от глубоко затаённой боли.
Сулейман-ата мельком взглянул на собаку, нахмурился и ничего не ответил.
Солнце скрылось за чащей и сразу стало прохладно. Ребята начали прощаться.
Тахир, чуть помявшись, сказал, что у него завтра свободный день и, если можно, он хотел бы остаться у Сулеймана-ата.
— Если можно! — воскликнул дед обиженно. — Да я бы вообще никого вас не отпустил домой!
Проводив гостей, Сулейман-ата положил перед Бури остатки мяса, вкусные косточки, куски свежей пшеничной лепёшки.
Собака даже не глянула на угощение.
— Ну что ты сердишься на меня? — Дед присел перед ней на корточки. — Так, будто я твоих детёнышей в реке утопил…
Собака не шелохнулась.
— Правда, чего это она, а? — поинтересовался Тахир, наблюдавший за ними чуть поодаль.
— По щенятам своим тоскует, — хмуро проговорил дед, поднимаясь. — Не могу же я содержать целую псарню!.. И потом, хороший щенок должен попасть в хорошие руки…
Эти слова Сулейман-бобо обращал не столько к Тахиру, сколько к Бури. Было видно, что дед уже не раз увещевал тоскующую собаку.
— Неразумная, пойми же ты наконец: твоих щенят взяли хорошие, добрые люди. Вот увидишь, они станут такими же сильными, выносливыми, как ты. И вообще так не бывает, чтобы дети всю жизнь сидели возле своей матери!..
Бобо и Тахир пошли к сури.
— Бедняга, — еле слышно пробормотал дед, — горюет, как человек, только сказать не умеет.
Тахир промолчал. Он понял, что и у самого старика душа болит не меньше, чем у осиротевшей собаки.
Они сели на сури, дед разлил по пиалам чай.
— Да, собаки тоже чувствуют, как люди. Я своими глазами видел, как плакала собака…
Тахир глянул на Бури.
— Не эта. Её бабушка.
— О чём плакала?
— О, это история длинная… — вздохнул ата.
II. ДА, СОБАКИ ТОЖЕ ПЛАЧУТ…
Сулейман-бобо славился как охотник на всю округу. Даже из самого Ташкента приезжали к нему любители побродить с ружьём в тугаях[8]. Возвращались они в город довольные и ещё долго, вспоминая про охоту, говаривали своим приятелям, не скрывая
