Приключения Турткоза - Суннатулла Анарбаев
— Ну и приезжай тогда, сынок, почаще. В городе у вас духота и шум. Этих сорванцов тоже с собой приводи! — Бобо хитро прищурился: — Не то живут под боком, а носа не кажут!
— Что вы говорите, дедушка?! Это мы-то носа не кажем? Только в прошлое воскресенье были! И так боимся надоесть вам! — зашумели ребята.
— А вы приходите каждый день, вот тогда я и не буду сердиться. Ведь я… как это называется… эгоист! О себе пекусь: с вами я молодею. А со стариками что? Как сойдутся двое, так только и разговору, что о болезнях, о лекарствах да о докторах. Вот сейчас встретил одного такого, всё настроение испортил. Ну да ничего, вы мне его поправите…
Голос у Сулеймана-бобо лукавый, но говорит он искренне, радуясь. С молодыми и впрямь словно молодеет. Ему иногда действительно кажется, что эти парни — его дети. Вон тот напоминает старшего сына, Эрали́: приземистый, неповоротливый, застенчивый… А этот, высокий, стройный, смешливый, с тонкими чертами лица, — вылитый младший сын, Шерали́. Он и смеётся, как сын: запрокинув голову, обнажая жемчужнобелые зубы…
Когда сыновья деда уходили на фронт, им было примерно по столько же лет, сколько сейчас этим парням. Такими юными они и остались в памяти отца. Он не может даже представить их себе пятидесятилетними мужчинами, какими они были бы, останься в живых, не может представить их отцами семейства, с сединой в волосах и морщинками на лицах…
— Пожалуйста, дедушка, садитесь…
Кто-то из ребят хотел помочь, но дед легко поднялся на сури и сел на почётном месте. Галоши с ичигов он снял и оставил внизу, на земле. Бархатные подушки, которые кто-то услужливо подложил ему под бок, ата отбросил в сторону. Нет, не-ет, он ещё не собирается сдаваться старости, как тот мулла, не хочет хныкать и жаловаться. Восьмой десяток, а он ещё понятия не имеет, как опираются на палку. Поджарый, подвижный, усы, чуть свисающие к углам рта, чёрные, будто насурьмлённые, без единой сединки; слегка выступающая челюсть и нос с горбинкой придают его лицу орлиное выражение. И загар цвета спелой ржи.
Глядишь на Сулеймана-бобо, знаешь, что перед тобой пожилой человек, а признаков дряхлости, спутников его возраста, не находишь. Узкие, с хитрым прищуром глаза выдают в нём человека лукавого и весёлого нравом. Видно, именно поэтому молодёжь тянется к нему, как побеги — к солнцу… К тому же и рассказчик он отменный. Все замолкают, когда дед начинает: «Давным-давно, когда правил страной Белый падиша́х — царь Николай, в наших краях…» Он — настоящий сказитель, живой свидетель истории…
Сулейман-бобо некогда был известным сипайчи́. В те времена люди не знали, что такое цемент и бетон, которыми теперь укрепляют берега бурных рек, направляют воды в новое русло. Сипайчи тогда устанавливали сипа́и — треножник из брёвен или толстых жердей, который набивают камнями и валунами. Работа эта была очень тяжёлая и опасная, не всякий осмеливался вступить в противоборство с могучими волнами, способными смять, сломать человека, как щепку, и похоронить в своих глубинах. К тому же работать приходилось и в зной и в стужу в воде.
Сулейман-бобо участвовал в установлении всех и поныне существующих сипаев на Сырдарье. Не будь их — не было бы, наверное, сейчас ни этого сада, ни плотины. Река бы подмыла берега, и вот на этом месте, где стоит сури, давным-давно бурлила бы вода.
Но Сулейман-ата не любит вспоминать о своих заслугах. Орден «Знак Почёта», которым наградили его за работу, приколот к груди суконного камзола. Дед надевает его очень редко, по особо торжественным случаям. А так, тем более в жаркую погоду, он всегда в белых штанах и в белой рубахе, подпоясан цветастым платком, на голове — чустская тюбетейка. Бобо любит ходить босым, да и работать так сподручнее; с водой ведь постоянно возится. Ещё ата очень любит разговоры на охотничьи темы. С серьёзным лицом выслушает любую небылицу и сам тут же расскажет что-нибудь смешное.
— Дедушка, а кто пустил слух, что у Абдумавля́на-охотника есть волчья шкура? — спросил как бы между прочим, когда разговор начал иссякать, крепко сбитый, щекастый парень. Он сегодня за повара и, спасаясь от жара очага, скинул с себя ковбойку и был в синей майке.
— Плут ты этакий! Знаешь ведь, а спрашиваешь!
— Что вы, откуда я могу знать?! — замахал парень руками.
— Да кто мог пустить такой слух, кроме Мирази́за-озорника! — Дед Сулейман удобнее подобрал под себя ноги и оглядел ребят. — Если и вправду не слышали этой истории, расскажу, так и быть…
Ата помолчал, почесал затылок, спрятал плутовскую усмешку.
— Пожаловался как-то Ташпула́т-Длинный Миразизу-озорнику на боли в пояснице…
— Ох, уж этот Ташпулат-ака, вечно всем жалуется на боли в пояснице! — засмеялся парень в синей майке.
— «До чего измучила меня эта проклятая поясница! — говорит Длинный Миразизу. — Слыхал, если найти медвежью шкуру да обмотать ею поясницу, вся боль пройдёт! Вот только где бы мне достать такую шкуру?!» Миразиз сделал вид, что сочувствует другу, что усиленно думает, чем бы ему помочь. «Медвежья шкура, медвежья шкура… у кого-то я её видел?.. Эх, никак не вспомню… А волчья не подойдёт?» — спрашивает потом. «Волчья? Кто знает, может, и подойдет. Волк ведь тоже дикий зверь! У кого есть волчья шкура, скажи скорее, Миразиз, умоляю тебя!» — «А какого волка тебе шкуру: серого или бурого?» — всё дурачится озорник. «Да хоть какого, пусть рыжего в горошек или серо-буро-малинового!» — «Таких не бывает, — гнёт своё Миразиз. — Вообще-то я знаю, где есть шкура серого волка. Своими глазами видел». — «Говори! У кого?» — завопил в нетерпении Ташпулат-Длинный. «Да у нашего Абдумавляна-охотника». — «Не может быть!» — «Сказал ведь, своими глазами видел. Поискать — у него и львиная шкура найдётся. Как-никак он же — охотник…» И Ташпулат-Длинный, святая душа, поверил, сполз кое-как с кровати и, охая при каждом шаге, заковылял к дому Абдумавляна-охотника…
Слушатели дружно расхохотались.
— Ну даёт Миразиз-ака! — хлопнул по колену парень в синей майке. — Ни дня не проживёт, чтобы кого-нибудь не разыграть…
Сулейман-бобо подождал, пока смолкнет смех, потом продолжал:
— Стояла ночь, кишлак уже спал, когда Ташпулат-Длинный принялся колотить в калитку Абдумавляна. Тот вышел на улицу, зябко подёргивая плечами, потирая заспанные глаза. «Чего тебе?» — спрашивает. Ташпулат с ходу накидывается на него: «Выручай, дорогой! Хоть лоскуток с ладонь дай, авось поможет!» — «Да чего тебе дать-то с ладонь величиной?» — «Не важно с кого,
