Приключения Турткоза - Суннатулла Анарбаев
— Коли так, надо перейти на диету, — осторожно заметил Сулейман-бобо.
— Да какое там! — устало махнул рукой старец. — Каждый день по нескольку свадеб и не меньше похорон. Что на свадьбе? Сначала чай со сдобными лепёшками, самса́, всякие сладости, фрукты. Потом — шурпа́ из парной баранины, за которой тут же следует плов на курдючном сале. На поминках тоже не хуже, чем на свадьбах. Вот и получается, что никак не удаётся пощадить желудок…
— У каждой палки два конца… — сказал Сулейман-бобо, с трудом скрывая усмешку.
Допив чай, бобо бросил на дастархан [5] двадцать копеек — стоимость двух чайников чая, поднялся с места и, попрощавшись со старцем, вышел на улицу. Мулла дождался, когда бобо свернёт за угол, потом воровато огляделся, ловко подцепил крючковатыми пальцами двадцатикопеечную монету со скатерти и поспешно опустил в нагрудный карман грязного чесучового пиджака. Они с Сулейманом-бобо выпили всего лишь один чайник чая, и за него уже было уплачено самим муллой. Так что теперь он, не сходя с места, заработал гривенник. Тоже дело!
А Сулейман-бобо между тем бодро шагал по пыльной извилистой дороге. Он равнодушно пропустил два попутных грузовика, водители которых пристально вглядывались в него, словно вопрошая: «Не подвезти ли, дедушка? Ведь солнце печёт да и путь неблизкий!..» Не желал Сулейман-бобо ехать в машине. Он привык пешком. Всю жизнь ходил пешком. Да как! Никому было не догнать его, даже на коне! Друзья старика, седобородые деды, по сей день говорят с восхищением: «Сулейман — что норовистый конь. Только в отличие от коня, понукать не надо».
К полудню бобо дошёл до плотины, смотрителем которой он состоял при районном водном хозяйстве. Плотина эта, в пойме реки Сырдарьи, обеспечивала водой окрестные колхозы. Вода уходила отсюда по широким арыкам, выложенным железобетонными плитами. Плотину и арыки разделяли шлюзы с железными воротцами, открывать или закрывать которые имел право только один человек — Сулейман-бобо. Ключи от замков на шлюзах, надетые на верёвочку, дед всегда носил с собой, привязанными к поясному платку. Замки шлюзов были крепкие, фирменные, но старик всё равно трижды на дню проверял их — вода в Средней Азии на вес золота, особенно в дни полива хлопчатника. Сейчас с водой, конечно, не так трудно, как в былые времена, когда люди враждовали из-за неё, даже убивали друг друга. Но и сейчас нет-нет да сыщется человечек, готовый проехаться за чужой счёт: пропустит на свои поля больше воды, — значит, побыстрее справится с поливом, хлопчатник созреет раньше. Такому до соседних колхозов и дела нет, пусть, мол, выкручиваются сами, как знают. Дед таких не любил и наказывал их строго, гораздо строже, чем злостных браконьеров.
Замки все были в порядке. Бобо медленно обошёл всю плотину, внимательно разглядывая дамбу: не размыло ли где-нибудь, не поднялся ли уровень воды, хотя твёрдо знал, что никакие неожиданности его здесь не подстерегают. Ведь он вот уже пятьдесят лет работает на плотине и следит за ней, как за родным детищем. За всё время только раз случилась беда, да и то не по его вине: паводковые воды прорвали дамбу. Но даже это не принесло больших разрушений — благодаря деду. Он вовремя заметил опасность, оповестил окрестные кишлаки, которым грозило затопление. Поднялось всё население, приехали люди из района, и дамба была восстановлена прежде, чем разрушения достигли значительных размеров.
Закончив обход плотины, Сулейман-бобо приложил руку ко лбу козырьком и вгляделся в даль, где у самой серебряной полосы Сырдарьи синел густой сад. Из-за макушек деревьев виднелась белая, сверкающая под солнцем крыша. Крыша его дома. Дома, который построили его сыновья. Построить-то построили, а сами в нём почти не пожили: ушли на войну и не вернулись…
Дед медленно пошёл по тропинке, занятый невесёлыми думами. Нет, не для того выстроили такой большой и просторный дом, чтобы в нём доживали свой век одинокие отец и мать. Они хотели, чтобы дом был полон счастья, радости, достатка. Чтобы в нём звенели голоса внуков и правнуков… И старики мечтали о том же. Самим-то им вполне хватало их маленького домика, стоявшего у самой плотины. Односельчане называли этот дом «караулкой» — то ли потому, что в нём жил Сулейман-бобо, смотритель плотины, то ли потому, что в домике этом всегда светился огонёк и каждый путник находил в нём приют, тепло, небогатый, но сытный ужин, доброе слово. Когда детей не стало, бобо снёс домик, посадил сад на его месте, а сам переехал в дом сыновей, как он его называл. С тех пор в нём и живут старик со старухой. А сад, вот он как разросся: из-за пышных, густых крон яблонь, урючин, айвовых и персиковых деревьев неба не видать. А тополя — не обхватишь и верхушкой облака достают.
Так уж устроена жизнь: сыновей давно нет в живых, а деревья растут, цветут, тянутся к солнцу… И он жив… старик, хотя уже за седьмой десяток перевалил.
В нос вдруг ударил чад от горелого хлопкового масла. Дед остановился, прислушался, и тонкий слух его уловил едва слышный шум голосов. «Гости, видно, нагрянули. Кто бы это мог быть? Наверное, свои, раз, не дождавшись меня, начали плов готовить!..» Сулейман-бобо ускорил шаги. К нему частенько наведывались гости из близлежащих кишлаков, из райцентра и даже из города. Их всех влекли сюда тенистый сад, солнце, полноводная Сырдарья с её рыбой и, конечно, гостеприимный Сулейман-ата.
Пройдя поляну, дед углубился в прохладу сада, что окружал дом. Теперь отчётливо слышались взрывы смеха. Так смеются обычно на состязании острословов. «Кажется, ребята из кишлака собрались», — решил бобо. Ну да, вон они, сидят на сури под большой чинарой. А на очаге — казан, и от него исходит аромат жареного мяса…
— О-о, Сулейман-бобо идёт. Наконец-то! — воскликнул кто-то.
Ребята повскакали с мест, пошли навстречу деду. Это были парни лет восемнадцати — двадцати. В жаркие летние дни, решив отдохнуть, они приходили сюда, купались в Сырдарье, загорали, ловили рыбу, потом, приготовив плов из захваченных с собою продуктов, ели его с шутками, прибаутками.
Кто-то взял из рук старика ситцевый мешочек, кто-то подскочил с кумга́ном — полить холодной водички на руки.
— Не сердитесь, дедушка, что явились без приглашения, — сказал широкоплечий парень с круглыми глазами, приложив руку к сердцу.
— Да что ты, Тахи́р, что ты, сынок! — перебил бобо юношу, замахав руками. — Вы все — мои дети, и было бы грешно вам дожидаться от меня особого приглашения.
— Нет, серьёзно, — продолжал парень, — как побываешь у вас один раз, потом так
