Модно, сексуально, бессознательно. Психоанализ стиля и вечной проблемы «мне опять нечего надеть» - Паскаль Наварри
Я подчеркиваю это потому, что отметка на шкале «то, что принято, и что не принято» отнюдь не считается с реальными физиологическими потребностями и служит лишь принципу визуального удовольствия: не прибавить ни грамма. В этом смысле такое отклонение, возможно, сродни извращению.
Можно сказать, что культ очень худой, очень высокой, очень молодой женщины, умеющей контролировать свой вес, сегодня находится в центре «гламурной» индустрии. И если журналы моды еще не дошли до того, чтобы предлагать хирургические операции для того, чтобы выиграть несколько сантиметров, вроде тех, что навязываются богатым юным китаянкам[47]. Проблемы веса и молодости остаются в центре внимания большинства женских журналов, о которых иногда можно сказать, что в наше время они базируются только на этих двух лейтмотивах, особенно весной!
Идентифицирующий штрихкод анорексичной модницы
«Neither too thin, neither too rich»[48], девиз герцогини Виндзорской, подхваченный Пэрис Хилтон, представляется непререкаемым императивом для fashionistas (модниц). Если приглядеться поближе, можно заметить, что к отрицанию очевидной физиологической реальности этот девиз добавляет пренебрежение по отношению к тем, кто, к своему несчастью, повелся на эти глупые высказывания.
Его заслуга в том, что он отлично подчеркивает подспудно продвигаемую им тенденцию: неукротимое стремление и борьбу за идеал, презирающий реальность (идеал, который тем самым обедняет идентичность того, кто ему подчиняется, вместо того чтобы обогащать новые перспективы), словно желание становиться все худее и худее не грозит смертью, а желание становиться все богаче и богаче зависит от одной только воли, без связи с реальностью внешнего мира.
Устремление, содержащееся в словах «ничто не слишком», оборачивается аскетизмом, и он, не зная границ, становится символом недостижимого идеала: 40 кг бедной Аны Каролины, безусловно, довели ее до смерти, так как, в конечном счете, с точки зрения этого девиза, прежде чем остановиться, можно потерять еще «немного» килограммов, потому что ты никогда не будешь достаточно худой…
И вновь встает вопрос о том, во что превращается традиционная цель эротического обольщения другого человека с помощью модной одежды? Разве один юноша, которому я предложила прочитать несколько страниц из очень популярного журнала мод, не отметил, что модели, в принципе, лишены того, что могло бы ему понравиться, что приводило его в большое замешательство.
Однако в тот момент, когда я пишу эти строки, мне кажется, что происходит некоторое осознание, перечеркивающее процесс, охарактеризованный в одной статье газеты Monde как «диктатура тонкой девушки»[49], или разоблачающее «худобу манекенщиц как нездоровую модель для подражания»[50]. За это берутся отдельные пользователи интернета, высмеивая худобу американской актрисы, модели и дизайнера Линдси Лохан на сайте feed-lindsay.com (питайтесь по lindsay.com), которая, как пишут журналы, «весит 10 миллионов долларов и 48 кг при росте 168 см»[51].
Вес, размеры, деньги – теперь это новый «идентифицирующий штрихкод»? Даже некоторые рекламщики и сами модельеры реагируют на это двусмысленно, как, например, фотограф Тоскани, выставляющий на всеобщее обозрение обнаженную анорексичную молодую актрису. Сейчас это изображение, запрещенное цензурой в Италии, признано Институтом итальянской рекламной самодисциплины «вызывающим шок у всех, и, в частности, у больных», а французское Бюро проверки рекламной продукции формально не рекомендовало его расклейщикам постеров[52].
Одним и тем же манером выставлять напоказ то, что одобряется, и то, что порицается, разве это не наилучший ответ? Не является ли своего рода манией величия представление о том, что послание, которое якобы хотят передать, полностью контролируемо, и не служит ли оно отрицанием силы визуального восприятия, действующего при взгляде на такое изображение?
Выставлять напоказ обнаженную и крайне худую молодую женщину – очень рискованная затея, которая, возможно, подразумевает отрицание смертоносной мазохистской притягательности подобных изображений. Между тем эта притягательность неотъемлема от той патологии, при которой превозносится фетишизация тела в целом.
Ментальная анорексия – не новость, худоба моделей тоже. Твигги, знаменитая манекенщица 60-х годов прошлого века, отличавшаяся экстремальной худобой (ее именем «Тростинка» был назван светильник спартанского дизайна), вероятно, является самой репрезентативной иконой стиля в начале этого движения к худобе.
В качестве одной из причин для оправдания критериев худобы и высокого роста приводят тот факт, что на очень высоких и худых девушках лучше сидит одежда, она лучше ниспадает с них. Одежда сама по себе выглядит на них эстетично. И надо сказать, что трудно спорить с подобным визуальным суждением: оно формулируется через взгляд того, кто таким образом навязывает свое видение женщины и одежды.
Достаточно ли, чтобы модельеры, фотографы и вообще члены модного сообщества до такой степени ценили высоких и ультратонких женщин? Нужно ли, как писатель и дизайнер Колин Макдауэлл[53], видеть здесь связь с гомосексуальностью многих модельеров, идеалом женского силуэта для которых, вероятно, является «the adolescent boy’s shape with the addition of breasts» (силуэт мальчика-подростка с добавлением груди)? Если некоторые специалисты и разделяют эту теорию, все же существует вероятность того, что здесь замешан более сложный механизм.
Андрогинная мода через гибридный перенос?
Когда кое-кто из модельеров доходит до того, что объявляет своим моделям: «Ну вот, я берусь за это»[54], можно вообразить, что женщина, лишенная ярко выраженной женственности, охотно идет на фантасмагорическую операцию. «Творец-кутюрье» показывает тем самым, что передает отдельные черты своего собственного идеализированного телесного нарциссизма, создавая женский гибрид «творец-модель», с которым он сможет слиться на время торжества собственного «я».
Благодаря андрогинной поддержке своей манекенщицы модельеру, вероятно, удастся в течение короткого времени осознанно пережить одно из выражений своего нарциссического желания: «То, что я создаю, я надеваю на себя через ее посредничество; в сущности, я задумал это для того, чтобы носить самому».
Как бы то ни было и каким бы ни было искусство, механизмы художественного творчества неоднозначны, и можно предположить, что характер творческой работы, связанный с подобным типом переноса, весьма отличается от того, что задействует уровень прототипа материнского объекта – первичного объекта, который вдохновляет творчество.
Когда, например, такой модельер, как Ив Сен-Лоран, говорит, словно грезит наяву, в то время как работает над платьем для дефиле: «Я вспоминаю о шарфе, который надевала моя мать, он был из органди, как эта ткань», мы имеем дело со встречей после разлуки и переносом путем воспоминания.
Смокинг, созданный Ивом Сен-Лораном, давал возможность сыграть на «мужском-женском началах», это был намек на женщину, решившую на один вечер подчеркнуть двусмысленность своей мужественности. Сейчас андрогиния как будто должна проявиться в
