Бывший. Цена твоей любви - Марта Макова
В старом, заброшенном лодочном сарайчике на краю дикого пляжа, ужасно пахло. Пол был усыпан битым стеклом и мусором. В дальнем углу валялся рваный матрас. Жуткий, весь в непонятных пятнах. Я свернула его в несколько раз, выбрала самое незапачканный кусочек на нём и села. Поджала ноги, чтобы занимать как можно меньше места, уткнулась лбом в колени и заплакала. От усталости, от боли и разрывающего сердце разочарования и обиды.
Ещё сутки назад мы дурачились с Леоном. Складывали вещи в чемоданы, собираясь в дорогу, попутно кидались ими, отнимали друг у друга и целовались.
Игра быстро переросла в страсть, нежные поцелуи в горячие, брошенные вещи так и остались лежать на полу, а мы оказались на кровати. Разгорячённые беготнёй, игривым поединком и шуточной борьбой, целовались как одержимые, ласкали друг друга в каком-то неистовом порыве, словно это была наша последняя близость.
Может, мы бессознательно чувствовали, что это наш последний день? Чувствовали, но не поняли, не придали значения?
Сейчас, сидя в полуразвалившемся сарае, продуваемом морскими ветрами, я ревела, прикусив тыльную сторону ладони, чтобы не начать выть во весь голос.
Ещё утром я не могла представить своей жизни без Леона. Теперь понимала, что его больше никогда не будет рядом.
Если бы даже Леон смог переступить через моё прошлое и нашу связь с Борисом, то я никогда не могу простить его брата и Диану. Между мной и Леоном стена высотой до луны – его семья.
Платье давно высохло, раны на ногах перестали болеть, только тихо ныли и пощипывали, но легче мне не становилось. Я тряслась в ознобе, почти не чувствовала рук и ног. Натянув рваный и обтрёпанный подол на колени, и обхватив их руками, я медленно раскачивалась, пытаясь согреться.
В животе и груди смерзался ледяной ком боли и отчаяния. И только мысль, что скоро увижу родных, не давала мне окончательно расклеиться. Нужно потерпеть, уже почти стемнело. Ещё немного, и я могу выползти из своего ветхого и продуваемого октябрьскими ветрами убежища и бежать домой.
Когда, наконец, достаточно стемнело, я выбралась из сарая. С трудом разогнула затёкшее и замёрзшее тело, и, стуча зубами, побрела в сторону человеческого жилья.
В полной темноте медленно брела вдоль кромки воды. Снова нещадно болели израненные ступни. Подсохшие корочки лопались и кровоточили. Каждый шаг давался с большим трудом. Наконец, начались дома, и я свернула с открытого морским ветрам пляжа в тепло узкиих переулков. Постанывая и шипя от боли, плелась по знакомым улицам, стараясь держаться в тени заборов и деревьев.
Когда вышла на родную улицу и увидела знакомые дома, невольно прибавила шаг. И, уже не обращая внимание на боль, почти бежала к дому, до которого оставалось совсем чуть-чуть.
Вот обшитый белым сайдингом дяди Матвея и тёти Аси Каширских, следующий – вредного бурчуна и склочника деда Рыкова, а ещё через два – наш!
Знакомые заборы, калитки, ворота. Тёплый свет из окон соседей, казался мне самым прекрасным, что я видела. Он согревал меня теплом, приветствовал, радовался моему возвращению.
От набежавших слёз картинка размывалась, я всхлипывала, размазывала влагу по щекам и быстро, как только могла, ковыляла к родному забору из плотно сбитых, крашеных досок с калиткой, со старой кованой щеколдой. Спешила к ней, мечтала услышать её звонкий стук, но наткнулась на высокий металлический забор, за которым, вместо нашего уютного домика, покрытого старым, цветущим шифером, красовался новый двухэтажный дом с оранжевой черепичной крышей.
Среагировав на моё движение, загорелся фонарь над воротами. Я стояла в пятне жёлтого света и близоруко щурилась, пытаясь за пеленой слёз рассмотреть новую табличку с адресом. Буквы и цифры расплывались в мути слёз и не хотели складываться в чёткую надпись.
В какой-то момент мне показалось, что мой мозг сыграл со мной очередную извращённую шутку. Мне всё померещилось, приснилось: Леон, солнечные виноградники, наша любовь, дом его родителей, моя вернувшаяся память. И я не в своём родном городе, не на своей улице, и здесь никогда не стоял дом, построенный моим отцом для своей семьи.
Я снова, как в первые дни после выхода из комы, блуждала в потёмках сознания, ища ответы на простые вопросы. Кто я? Что происходит? Где я, на этом свете, или уже на другом? Мне всё кажется, всё вокруг не настоящее?
Вытерла тыльной стороной ладони слёзы, проморгалась и наконец, прочла: "улица Нагорная, дом шесть". Красивые, крупные буквы на вычурной металлической табличке всё же сложились в нужный и знакомый адрес. Мой адрес. Который я назубок знала с раннего детства, как и своё имя, и имена родителей.
Подняла заплаканное лицо в камеру, висящую над воротами и решительно нажала на кнопку звонка. Кто бы ни жил в доме, он должен выйти ко мне.
Ждать пришлось долго, я уже начала сомневаться, что ко мне кто-то выйдет. Стояла, обхватив себя руками, чтобы не дрожать так заметно. Сиротливо оглядывалась вокруг, чувствуя себя самозванкой и оборванной нищенкой, молящей о малом: выйдете ко мне, обогрейте, защитите.
Железная дверь в заборе неожиданно и резко распахнулась, напугав и заставив отшатнуться. В проёме стоял высокий, крепкий мужчина. Несколько секунд мы молчали, глядя друг на друга, но этого хватило, чтобы узнать в этом великане с широкими, нахмуренными бровями и копной чёрных волнистых волос старшего брата.
– Гриш... – проскулила и протянула руки к брату, боясь, что он сейчас исчезнет, пропадёт, как наш старый дом.
– Лира!
В следующее мгновение я была сграбастана в медвежьи объятия и втянута во двор. Грохнула за спиной захлопнувшаяся калитка, но я уже ничего не видела и не слышала. Задыхалась, захлёбывалась рыданиями. Вжималась в твёрдую грудь и, как в детстве, наконец, чувствовала себя в полной безопасности.
Брат сжимал меня, вдавливал в себя, будто боялся, что я растаю дымкой в его руках и опять исчезну, растворюсь в воздухе. Губами упёрся в мою макушку, горячо дышал в неё и что-то шептал. Чувствовала, как мой сильный и суровый брат, мой защитник и гроза всей округи, мелко дрожал, слышала, как бешено стучит его сердце под моей щекой.
– Лира, тюлька ты копчёная. Где ты была...барабулька мелкая... – горячий шёпот согревал макушку, а ласковые прозвища, которыми брат щедро одаривал меня в детстве, заставляли улыбаться сквозь слёзы.
Наконец, Гриша оторвал меня от груди, но жёсткие ладони так и остались лежать на моих плечах и сжимать
