Маша и Гром - Виктория Богачева
Снова запиликала труда, и он снова скинул.
— Ответь, — рискнула предложить я. — Важно же, наверное.
— Потом. Идем к Гордею, обрадуем его, надеюсь, — его отстраненный, холодный голос никак не вязался с обеспокоенным выражением лица.
Мы поднялись на второй этаж, когда он повернулся и пристально посмотрел на меня.
— Почему ты это предложила?
Он что, искал в моих словах подвох?
Потому что тебя, козла неблагодарного, пожалела.
Потому что я сама дура, вот почему!
— Гордея жалко, — слегка покривив душой, ответила я.
Жалко-то мне, наивной идиотке, было обоих, но Громов об этом никогда не узнает.
Он сделал шаг ко мне, сократив расстояние между нами до минимума, и двумя пальцами коснулся моего подбородка. А я замерла и даже дернуться в сторону не могла. Только смотрела ему прямо в глаза, словно загипнотизированная. Коленки противно подкашивались и тряслись.
Впервые мы были так близко друг другу, будучи трезвыми. И я уже не могла оправдать свою реакцию алкоголем.
Громов чуть нависал надо мной, все еще придерживая за подбородок, а я старалась смотреть куда угодно, лишь бы не ему в глаза. Мой взгляд безумно скользил по его широким плечам, обтянутым черным свитером; по его лицу — я видела и морщины вокруг глаз, и хмурую складку на переносице, и, кажется, даже тонкую нить шрама у него на виске.
Он стоял так близко ко мне и, казалось, заполнил все окружавшее пространство. Я слышала аромат его одеколона: что-то свежее и морозное, как ясный зимний день. Я сглотнула и попыталась отвернуть в сторону голову, но он не дал: удержал рукой.
— В какую ты играешь игру? — тихо спросил Громов, когда я случайно все же заглянула ему в глаза.
Его вторая рука в тот момент отвела с левого плеча мне на спину выпутавшиеся из косы пряди. А потом ладонь, которая удерживала мое лицо, скользнула мне на затылок и слегка сжала волосы, и Громов поцеловал меня, притянув к себе.
Я задохнулась.
Казалось, меня столкнули в глубокий колодец, и я все падала, падала и падала, и от страха внутренности сжимались в тугой комок, и путались мысли.
Я его не оттолкнула. Я даже не замычала протестующе и не попыталась вырваться — он меня толком и не держал. Я сделала то, что давно хотела, только признаться себе боялась: положила руки ему на плечи и ответила на поцелуй, чувствуя, как под моими ладонями перекатываются тугие мышцы.
Из его горла вырвался какой-то звук: то ли стон, то ли низкий рык. Поцелуй сделался жестче, глубже. Пол уходил у меня из-под ног, и я почти повисла на Громове, впиваясь пальцами в его бицепсы.
Когда он слегка отстранился от меня, я еще пару секунд хватала ртом воздух, словно выброшенная на берег рыба. И продолжала стискивать его плечи.
Кое-как я сфокусировала свой взгляд на его лице.
— Вот так бы давно, — сказал Громов, и я аж подпрыгнула.
— Иди к черту! — прошипела я и шагнула назад, врезавшись затылком в стену. — Бл**ь.
— Воспитанные девочки не ругаются матом, — он шутливо погрозил мне пальцем, вернув своему лицу беспристрастное выражение.
— Я не девочка! — я огрызнулась и потерла ушибленный затылок. — Какого черта ты устроил?! Это что, очередная твоя проверка была?! — я напустилась на Громова, чтобы скрыть собственное смущение.
И не думать о том, что мне понравилось с ним целоваться. Что у меня, мать их, бабочки в животе трепетали, пока его губы касались моих. Что сердце чуть из груди не выскочило, когда я почувствовала, как хватка на моих волосах буквально на секунду ужесточилась — он сжал ладонь, а потом вздрогнул, и только тогда разорвал поцелуй.
Я тоже его задела. Получается так.
— Да, проверка, — невозмутимо сообщил он.
Но я на это не повелась.
Я знала правду. Я ее почувствовала. Почувствовала каменное напряжение мышц под своими ладонями. Почувствовала желание углубить поцелуй и сильнее прижать меня к себе, которое он пресёк.
Но оно было.
Было.
— И как, я ее прошла? — я скрестила на груди руки и шагнула к нему, а он — Громов — отошел назад.
— Прошла, — он хмыкнул мне в тон и прищурился.
Поднял руку и поднес к моему лицу, на секунду коснулся покрасневшей, разрумянившейся щеки и провел по коже линию до моих губ. Меня словно током ударило. А он с невозмутимым видом развернулся и зашагал по коридору в сторону, где находилась спальня Гордея.
Мне оставалось лишь недовольно фыркнуть и пойти следом за ним. Я нагнала его уже возле самой двери и придержала за локоть, заставив посмотреть на меня. Как-то во всей этой кутерьме я упустила, что он, наверное, злится на сына: не послушался, обозвал треплом, выкрикнул, что ненавидит...
— Ты же не собираешься... — я замялась, подбирая подходящее слово.
— Что? — недовольный заминкой, спросил Громов, наблюдая за моими безуспешными попытками.
— Ну, ты же не собираешься его наказывать? Он, наверное, по-настоящему не верит в то, что тебе сказал.
— Я не бью своего сына, — жестко отрезал Громов, оскалившись. — Если ты об этом.
Кажется, мои слова его задели.
Он толкнул дверь, и мы зашли.
Гордей лежал на кровати, повернувшись спиной к двери, и разглядывал узор на стене. К груди он прижимал какую-то игрушку. Услышав в комнате шаги, он никак не отреагировал. Только еще громче засопел, завозился и для надежности укрылся поверх одеялом.
Тяжело вздохнув, Громов присел на корточки перед кроватью и положил ладонь ему на плечо.
— Слушай, я виноват. Я тебе пообещал, а слово свое не сдержал. Но иногда... бывают в жизни обстоятельства, которые сильнее нас... понимаешь? Ты еще мелкий совсем, но однажды поймешь.
Гордей дернул плечом, впрочем, не слишком активно. Он шмыгнул носом, но от отца подальше отползать не стал.
— Я тоже виноват, — сказал он шепотом — я едва услышала, стоя в дверях. — Обозвал тебя. Прости, пап.
— Мир? — спросил Громов без улыбки.
— Мир, — Гордей нехотя повернулся в его сторону, потом сел на кровати, свесив на пол ноги, и уткнулся отцу в плечо.
Тут он, наконец, заметил меня.
— Ой, — смутившись, он отстранился от Громова и на всякий случай потер кулаками глаза. — А что тут Маша делает?
— Маша составит тебе компанию в поедании мороженого
