Маша Левитина - Про то, как Вакса гуляла-гуляла, гуляла-гуляла

Маша Левитина 6-ти лет, Михаил Левитин 64-х лет

Про то, как Вакса гуляла-гуляла, гуляла – гуляла…

Мы писали эту книгу вместе, но мы не знали, что думает каждый из нас.

Не откуси бульдог Ваксе нос, этой книги не было бы. Очень симпатичный нос. Почти как твой, моя маленькая. Но посягнуть на твой пес не посмел. Я бы ему уши оторвал. А Ваксу ты оставила без защиты.

Так что я первым забеспокоился, что Вакса может исчезнуть из мира раньше меня. А я знаю, как тебе этого не хочется.

– Мне и тебя жалко, папа.

– Знаю. Но Ваксу больше.

Нам обоим было жалко Ваксу больше всех на свете. Ее подарил Маше мой лучший друг Санька в Новый год в Германии. Мы приехали к нему в гости. Там он и увидел впервые мою дочь, а она – Ваксу.

Мой друг небогат. Вакса куплена за малые деньги. Но так удачно, что сразу, как только мы ее развернули, прыгнула в самое сердце. И где они с женой разыскали такую симпатичную игрушку? Похожа на все мягкие игрушки сразу, но глаза расставлены как-то иначе, чуть-чуть разумней, и носик кожаный вздернут. Такая ладная, очень дружелюбная собачка. А какую другую мог подарить мой друг, способный терпеть меня вот уже больше пятидесяти лет?

Машка как обняла ее в ту новогоднюю ночь, так до сих пор и держит.

Когда она рисует, Вакса рядом, они перешептываются, Вакса – большой колорист. Когда играет на пианино, играет для Ваксы, так ответственней. Когда ест, Ваксе перепадают лучшие кусочки. Когда спит, то под одним одеялом с Ваксой, приобняв ее, да так мило, что стоит зажечь лампу ночью и склониться над ними, как сразу становится видно – до чего же у них похожи носы, торчат и посапывают.

Вот на один из этих носов и посягнул французский бульдог по имени Швейк. Он был тоже подарочный. Я достал его из клеенчатой сумки прямо на сцене театра, где шел поставленный мной спектакль, а Маша выбежала из зала на сцену навстречу мне – взглянуть, что там шевелится в сумке, а там в полном недоумении пыхтел Швейк, которого я извлек, чтобы показать дочке, а заодно и залу. Мне нужно было много успеть: и достать его осторожно, не повредив, и объяснить залу, что это я такое достаю и с какой стати, и, убедившись, что Маше понравился мой подарок, передать и дочку, и бульдога моей жене, стоящей у сцены, чтобы они втроем скорей вернулись домой и там уже вместе с гостями обсуждали, как ловко было мной все проделано.

В этом спектакле возможны были любые чудеса, и появление бульдога из клеенчатой сумки тоже. Так что никто из зрителей не удивился, когда я объяснил, что делаю этот подарок своей маленькой дочке не бескорыстно, что всю жизнь мечтал иметь французского бульдога, но повода не было. А тут такой мощный повод – ее шестой день рождения!

Так что я схитрил в надежде, что она простит меня. И она, конечно, простила, что ей меня прощать – у нее была Вакса! А откуда и по какой причине берутся другие подарки – это уже не важно. Она только крикнула:

– Мама, смотри, какой симпатичный песик!

И кажется, даже забыла меня поцеловать.

В конце концов, я больше всех виноват, что, воплотив свою мечту о бульдоге, подверг жизнь Ваксы смертельной опасности.

– Папа, он мог выцарапать ей и глаза!

– Конечно. Поэтому я и спрашиваю тебя каждый день – убрала ли ты Ваксу куда-нибудь повыше, он же научился вспрыгивать на постель.

– Я ужасный друг, – сказала Маша, прижимая Ваксу к себе. – Я предала дружбу. Ты бы никогда на оставил Саньку одного, наедине с бульдогом.

– Ну, он как-нибудь справился бы, – попробовал отшутиться я, но она рыдала. И горе ее было безутешным, пока мама не нашла способ пристроить Ваксе очень похожий носик, другой игрушки, до которой Швейк еще не успел добраться, и все стало почти по-прежнему.

– Тебе не больно? – спрашивала Маша после произведенной операции. – Теперь ты можешь дышать? Ведь тебе нечем было дышать!

Не знаю, что отвечала ей обретшая прежний вид собачка, но постепенно все успокоилось.

Все успокоилось – с новой любовью, новой силой, но только не во мне. Я вспомнил все и снова стал несчастен.

Вакса была не Вакса. Вернее, не та Вакса, что подарил мой друг в немецкую новогоднюю ночь. И вовсе не потому, что у нее откусили нос, а потому что ее подменили. Уже давно. Это была подмененная Вакса. Очень похожа на прежнюю, но другая.

Та Вакса, беленькая, с коротким хвостом, через два года после нашего приезда из Германии была потеряна Машей на базаре, куда она пошла за яблоками с бабушкой. А эта, золотистая с длинным хвостом и очень-очень похожая, была после долгих поисков куплена нами в магазине и выдана Маше за ту, потерянную.

– Это не Вакса, – сказала Маша. – Вакса – беленькая, и хвоста у нее почти не было.

– Взгляни, какое солнце, – весело сказал я. – Она загорела на базаре, пока мы ее искали. И хвост успел отрасти. Но мордочка! Ты взгляни на мордочку, разве это не Вакса?

Она долго думала, разглядывая игрушку, потом сказала:

– Наверное. Только почему она такая чистенькая? Моя была линялей.

– Но она вернулась! Разве ты не видишь, что она прямо-таки сияет от радости?

Долго она еще думала что-то про себя, несколько дней, осторожно разглядывая Ваксу, лежащую поодаль, спала одна, не брала собачку в постель, держала на табуретке, потом начала обращаться к ней с какими-то незначащими вопросами, та, вероятно, что-то дельное отвечала, потому что через несколько дней Маша принесла игрушку ко мне и сказала:

– Ты прав, папочка, все-таки это и есть моя Вакса, хотя и не совсем на себя похожа.

Я стал снова что-то говорить о солнце, но она прервала меня.

– Я думаю, – сказала она, – что со временем она снова побелеет и станет прежней. Вот только куда девать хвостик?

Я замер. Но с этого дня Маша снова развеселилась и вернула Ваксу в постель.

Но вот что удивительно! Если вернуться назад, потерю той, прежней Ваксы первой обнаружила бабушка. Маша в то время была отвлечена чем-то другим, может быть мыслями о Ваксе. Может быть, так слилась с ней физически, что себя самой было ей достаточно, ведь они с Ваксой одно и то же. Вакса была и будет всегда. Если нет под мышкой, значит, обнаружится в доме.

Маша даже забыла, что бабушка просила не брать собачку с собой на рынок. Но Маша взяла. Или не взяла? Какая разница! Вакса была с ней, Вакса была ею, Вакса никуда не денется.

Но Вакса делась. Она пропала насовсем, и никакие безутешные Машины слезы не помогли. Они обегали весь рынок, искали на всем пути от рынка к дому, Ваксы не было. Бабушка и рада была поверить, что Маша собачку с собой не брала. Но она брала! Потому что и дома Вакса не обнаружилась.

– Я не хочу без нее жить, – сказала Маша. – Позвони маме.

– Хорошо, – сказала бабушка. – Поищем еще немного, и я позвоню бабушке.

В растерянности она так и сказала – «позвоню бабушке».

– Как можно позвонить самой себе? – спросила Маша. – Может быть, ты хотела позвонить бабушке Полине, но она уже давно умерла, а у души телефона нет! – И заплакала. Разговор приобретал трагический характер, надо было что-то сделать. Бабушка позвонила маме, но застала дома меня, и, услышав о потере Ваксы, я понял, что все кончено, и почувствовал такое отчаянье, какое не посещало меня, может быть, со времен потери отца.

Эта игрушка была единственной ценностью, единственной связью между мной и дочерью. И как она такое сделала с нами?

Я понимал, что все содержание нашей жизни с той новогодней ночи в Германии заключено в этой самой Ваксе, и даже сказки, которые я каждый вечер рассказывал им обеим перед сном, были про то, как Вакса гуляла-гуляла, гуляла-гуляла и вдруг оказывалась… Не знаю – с кем, не помню – где.

Сказки коротенькие, как отговорки, возникали мгновенно и тут же исчезали.

Потом я должен был на мотив колыбельной пропеть то, что только что рассказывал. Я спешил, рифмы не укладывались в размер колыбельной и становились разрядкой после, как ей казалось, волнующей и увлекательной сказки.

«…но это еще не все. Она поняла, что стоит на крокодиле, только когда зажглись внезапно два его огромных глаза, и он все пытался так извернуться, чтобы ослепить ими Ваксу и свалить в воду, но собачка продолжала держаться стойко, зажмурившись, не переставая думать о Маше, нужно было только дождаться утра. Утром, она это твердо знала, крокодильи глаза погаснут и взойдет солнце…»

После сказки и пения Маша просила глоток воды, я приносил, и она тут же засыпала, чтобы пережить во сне все услышанное про Ваксу. Это стало моей работой.

Попробуйте заставить человека, затерянного в собственных мыслях, рассказывать в течение двух лет сказки про одну и ту же героиню, да еще когда на тебя из темноты смотрят две пары внимательных глаз и следят, чтобы не соврал, не наскучил, и свободной от Ваксы рукой моя дочь как бы повторяет каждое движение моей новой истории про Ваксу, которая тут же лежит, прижавшись к ее щеке, и придирчиво слушает, будто и в самом деле все это пережила и прекрасно знает!