Маша и Гром - Виктория Богачева
И как о мужчине, который пообещал мне помочь. Который сказал мне: «Не бойся. Говорить буду я». И он правда взял общение с адвокатом целиком на себя. А еще сказал, что сам займется и решит мою проблему, и именно для этого я ему все рассказала.
Мне никогда в жизни никто таких вещей не говорил.
Ну вот. А еще обвиняла маму в сентиментальности. Я поспешно смахнула слезу со щеки и шмыгнула носом. Очень длинный день, я просто устала. Вот и расчувствовалась. Нужно отдохнуть, а к утру все пройдет.
И я перестану думать о Громове как о Кирилле. Как о человеке. Как о мужчине.
Совершенно точно перестану.
***
Утром на следующий день радостный Гордей сообщил мне, что у него сегодня был день рождения. Целых восемь лет! Он ураганом ворвался рано утром на кухню: мы втроем — мама, я и кухарка Оксана Федоровна как раз пили в тишине чай.
— Я с шести утра уже не сплю! — сообщил нам довольный жизнью Гордей, шлепая босыми ногами по холодному кафельному полу.
Времени было как раз без десяти семь.
Для меня его день рождения стал, разумеется, полным сюрпризом, а вот мама и Оксана Федоровна оказались более подготовленными. Они расцеловали именника и пообещали вечером подарки.
— А торт? — у Гордея глаза горели как два прожектора пожарной машины. — Торт со свечками же будет, да?
— Торт? Какой торт? — притворно удивилась Оксана Фёдоровна и развела руками. — Ни про какой торт я не слышала.
— Я Наполеон хочу! — Гордей уже приготовился обижаться. — Большущий! И свечки! — и высказав свои пожелания, он умчался с кухни.
А у меня из головы все не шел вчерашний рассказ мамы. И я чувствовала, как сегодня смотрела на пацана уже совсем другими глазами — поскольку знала теперь его полную историю.
Вчера я забыла спросить у Громова, во сколько адвокат поедет к ментам знакомиться с материалами моего уголовного дела. Моего! Это звучало просто кошмарно.
Естественно, мне не терпелось узнать подробности ознакомления, поэтому я прошла через коридор в гостиную, намереваясь поймать Громова, когда он спустится вниз, и уточнить у него приблизительное время, после которого уже можно будет звонить Эдуарду Денисовичу.
Но вместо разговора с Громовым я застала скандал. Вернее сказать, истерику Гордея, которая началась еще на втором этаже, поэтому первую часть я пропустила. Но очень хорошо услышала вторую часть, потому что пацан ругался с отцом, пока они спускались по лестнице.
— Пап, ты обещал! Ты обещал мне! — срывающимся голосом укорял отца Гордей. Он не плакал, но совершенно точно был близок и к отчаянию, и к слезам. — Ты сказал, что в мой день рождения мы поедем гулять в Москву, и ты не будешь работать, и вообще будешь только со мной! Ты обещал!
— Гордей, обстоятельства изменились... — Громов пытался говорить с сыном пока еще спокойным голосом, но в нем уже угадывались очевидные нотки недовольства и раздражения.
— Ты мне соврал! — Гордей остановился в самом низу лестницы и задрал голову, чтобы посмотреть на отца. — Ты мне обещал! Ты мне дал слово! Получается, ты трепло! Ненавижу тебя! — и он толкнул Громова в живот изо всех сил, которые у него только были, стиснул кулачки, развернулся и убежал наверх, перепрыгивая через две ступеньки.
Громов проводил его взглядом, но ничего не сказал. Только сжал точно также кулаки, вздохнул, сгорбившись на мгновение, а потом повернулся и, наконец, увидел меня, вжавшуюся в стену на противоположном конце комнаты.
Брошенный в мою сторону взгляд не описать словами.
— Я... — я облизала пересохшие губы и неуверенно заговорила, — я случайно тут оказалась... я к тебе шла...
Стройные предложения никак не желали получаться. Я то и дело смотрела наверх, в ту сторону, где скрылся расстроенный Гордей.
Громов провел по лицу ладонями и помассировал глаза. Выглядел он неважно — уставший, с небритой короткой щетиной.
— Я, правда, обещал, что свожу его поесть мороженого на день рождения, — он вздохнул и невпопад заговорил со мной. — Б**ть. Авера попросил срочно приехать. Сказал, это важно. Что-то нарыл на Капитана.
Я кивнула, надеясь, что получилось сочувственно. Не думаю, что Громов нуждался в моем утешении, но мне стало жаль и его, и пацана одновременно.
Нет, напрасно я вчера любопытничала и расспрашивала маму про Алену. Я теперь смотрю на него совсем другими глазами.
Это плохо, Маша, плохо!
— Я могу, — сказал кто-то, но не я, хотя голос был моим.
Осознав, я едва не хлопнула себя ладонями по рту, остановив руку на половине замаха. Громов, наверное, подумал бы, что я сошла с ума.
Да он уже так подумал: смотрел на меня, как на безумную.
— Ну, в смысле, если объявлениями с моей фотографией о розыске не завешана вся Москва, то я могла бы сходить с Гордеем куда-нибудь. Я все равно ничем не занимаюсь и сижу в четырех стенах. Так что мы могли бы с ним погулять, пока ты не освободишься. Я, конечно, не ты, но составить компанию в поедании мороженого вполне могла бы.
Я ненавидела эту свою привычку болтать без остановки, когда начинала нервничать. Вот как сейчас.
Громов моргнул, смотря на меня так, словно не узнавал. Медленно, двигаясь как деревянный, он спустился с лестницы, на которой все еще стоял, и подошел ко мне. Запиликала его труба, и я вздрогнула. Никак не привыкну к этому звуку.
Не глядя, он скинул звонок.
— Он хочет стаканчик из Гума. Это все влияние рассказов Иваныча о его детстве и мороженом за двадцать копеек, — Громов хмыкнул. — И в Макдональдс Гордей тоже хочет.
— Никогда не была в Макдональдсе...
— Он тоже. Вот и попробуете.
— Мне точно можно там появляться? Меня не заберут менты? — кажется, ко мне начал возвращаться разум.
— Ты не в розыске, никто тебя никуда на заберет. Отправлю с вами Мельника и еще двоих ребят,
