Броуновское движение - Алексей Константинович Смирнов
В смутный 1993 год этот семидесятилетний гад соблазнил меня, юного и невинного, выгодной работой. Виктор Гюго, узнай он об этом, заплакал бы и бросил бы свой глупый роман про гильотину, и всех других романов не написал бы.
Ефим Раппопорт обманул Институт Экспериментальной Медицины и заманил его, со мною вместе, в Сестрорецкий курорт, где держал зубопротезный кабинет. Он, Раппопорт, захотел расшириться, его стало распирать, и ему вздумалось открыть уникальное нервное отделение со мною во главе в качестве заведующего.
Все рухнуло, деньги были украдены, но это уже скучно и не интересно. Могу сказать только, что он, несколько лет тому назад, вернулся ненадолго в Сестрорецк из Чикаго, куда переехал со всем семейством - зачем, вы думаете? за пенсией!
У меня хранится газета со статьей о нашем медицинском кооперативе. Ее написал журналист-алкоголик, развязного пера и манер человек, которому Раппопорт бесплатно поставил коронки. Там даже есть мое интервью, но мне недостает храбрости его цитировать. А Раппопорт рассказывает о себе так: "Читаем, как и наш президент, Чехова, удивительный писатель".
На самом деле в ящике письменного стола Раппопорта была обнаружена книжка "Похождения счастливой проститутки - 2". И сама проститутка обнаружилась - точнее, подразумевалась вживую: при наезде инспекции из института: владелец книги, тяжело дыша, в расстегнутых штанах, вывалился из зуболечебного кабинета.
"Ему же вредно, с давлением 190, " - ужаснулась научная сотрудница.
Фрейдизм с засученными рукавами
Сегодня мне приснился очень тревожный сон. Кое-какие параллели узнались сразу. Во-первых, там был Финский залив, с которым все ясно, потому что я в последние дни много пишу про Зеленогорск. Во-вторых, там были два рыла, в которых я мигом узнал вчерашних уркаганов из кино про ментов. Но в остальном не разобрался.
Я пришел на пляж удить рыбу. Увидел двух человек, стоявших по колено в воде, тоже с удочками. И решил, что все хорошо, соседи замечательные, не опасные.
Но дальше что-то произошло, и это событие вдруг развязало этим рылам, рыбакам то есть, руки. Они подошли ко мне с победным видом и сказали, что теперь-то начнется. Теперь-то им почему-то можно браконьерствовать. И подтянули к себе сети, в которых болталась пара здоровенных, объеденных с хвоста рыб. А моя удочка сиротливо лежала на песке. Рыла побрели в залив, уходя все дальше и дальше, с сетями. Потом они незаметно опять оказались рядом. И я стал объяснять своим родным, что книжки наши выйдут очень скоро, что нас с этими рылами верстали вместе и уже отправили в печать. Рыла снисходительно кивали.
Сейчас я ищу дальнейшие аналогии. Конечно, вспомнил одну древнюю историю про рыбаков, которые тоже вот так бродили по водам, будучи ловцами рыб, а к ним подошел некто и сказал, что они будут ловцами вовсе не рыб... В этом случае моя роль остается загадочной. Я не решаюсь отождествиться с этим третьим лицом, пришедшим на пляж, чтобы сделать из рыл приличных людей. Хотя остро хочется.
Десять дней без силы переписки
Приехавший в гости тесть продолжает меня зажигать. Я уворачивался от этого слова, но оно подкрадывается в виде пламенных языков. Напряженно подбираю картинку: вот сидит он на корточках и трет деревяшку. Или монотонно лупит камнем о камень. Или, что больше похоже на правду, отлаживает ацетиленовую горелку. Он думает, что прибыл с рабочим визитом, но визит дружеский. Ни хера не делает. Я перевожу, а он сидит и щелкает фильмы один за другим: Твин Пикс, Фонтан, Калигула, Изгоняющий дьявола. Слушает вполуха и развлекает меня историями про Зеленогорск, близкий ему и понятный. Я кое-что выдергиваю и записываю.
В конце 50-х юный тесть попал в милицию за драку с милиционером. Получил зеленогорские пятнадцать суток и до сих пор не может забыть эти счастливые дни.
Первые несколько дней их, человек тоже пятнадцать, по числу суток, водили что-то подметать. А потом милиционеры затеяли футбол. Сколотили команды: "Сотрудник Милиции" и "Мелкий Хулиган". И противник мочил сотрудников всухую. Все работы прекратились, осталась одна игра, с утра до вечера. Так 10 суток и прошли, завершившись отвальной. Потому что к футболистам посадили самогонщика, а улику, ведро самогона, спрятали в соседний сарай. А к утру улики уже не было, и дело, шитое белыми нитками, развалилось ко всеобщему удовольствию.
Там еще был какой-то Володя. Володю за что-то задержали и сослали на работы в Репино, красить новенькие милицейские дачи. Пришли неизвестные изнеженные люди: не сдается ли домик? Володя вышел: весь в краске, в треугольной газетной шляпе. Конечно, сдается. Он уже последние сутки досиживал. Взял задаток, треть от всего гонорара. И напился со старшиной, который его охранял, и старшина отпустил его досрочно.
На следующий день началось и безобразно закончилось заселение. Старшину поставили раком: где этот мерзавец?!
- Да он уже отсидел.
- Давай его сюда, еще посидит!
Старшина пошел к Володе, к другу своему, и арестовал. Володя, который уже успел все забыть, стал извиняться перед милицией, и его еще на 10 суток запечатали.
Дача Эрмлера
Интеллигенция никакая не прослойка. Это разноцветная масляная пленка, неслиянная с правильной и здоровой лужей. Искусственное и чуждое наслоение, оскверняющее естественную среду.
Во время оно, в городе Зеленогорске (похоже, у меня наклевывается целый зеленогорский цикл), строился известный режиссер Эрмлер. И строился солидно, в форме дачи. Не только солидно, но и стремительно. Его безлошадный сосед не успел оглянуться, как мощный забор Эрмлера впечатался ему в суверенитет и потеснил на пять метров.
Мудрый народ осудил такое тесное соприкосновение искусства с массами. И все расставил по местам. Непредумышленно, конечно, в режиме коллективного бессознательного. Коллективное бессознательное, в лице дедушки моей жены и его подручных, трудилось на строительстве этой дачи. Дача, насколько я понимаю, уже была и просто расширялась. И в доме было очень много бумаги. Которую женин дедушка и его друзья перли пачками. Стелили ее под рыбку, колбаску; брали для санитарных нужд, да и просто потому, что плохо и в большом количестве лежала.
Бумага была хорошая. Строителям не нравилось одно: фамилия Эрмлера, пропечатанная на каждом листе, в углу. И скоро весь Зеленогорск, все его пивные и сортиры были засорены бумагой с росписью: "Эрмлер". Как будто это он повсеместно нагадил. А против его фильмов никто
